..
Студент заговорил:
— Может быть, в больницу... или в карцер... или...
— Что — или? — почему-то шепотом сказал я.
В камере наступила гробовая тишина. Только временами сквозь массивные железные двери проникал неясный тюремный шум: скрежет ключей, отзвук тяжелых шагов...
Время тянулось, как искалеченная кляча с нагруженным возом. Но тюрьма тюрьмой, а усталость все-таки взяла свое. Я слегка задремал и вдруг... окаменел, как божья коровка от прикосновения. Окаменел от слов студента:
— Так ты, дружок, знаком с Соней Платоновой? Когда в голове просветлело, я выпучил глаза:
— Вы что, тоже вздремнули? Вам кто-то приснился?
Студент впервые улыбнулся:
— Не спорь, выдал ты свою зазнобушку, выдал! Бывает... В прошлом и я во сне проговаривался.
Увидев мое опечаленное лицо, он начал успокаивать:
— Ничего дурного не случилось. У всех нас есть близкие люди, родственники, друзья, с которыми отводишь душу в мечтах своих наяву или во сне.
А все-таки нехорошо! Я долго ругал себя: как же так, как же так... Студент сказал, понизив голос:
— Ты не сразу доверяешься чужим — это хорошо. Из тебя, видно, выйдет толк... Говоришь, тебя скоро освободят... Смотри, как бы не попасть к жандармам в паутину! Когда выйдешь из тюрьмы, не радуйся, как теленок, не наводи шпика на тех, кому надо беречься.
— Я не знаком ни с одним настоящим бунтовщиком.
— Не знаком... Что, они тебе должны представиться: «Роберт Залан, разрешите познакомиться, я — революционер...»
После большой паузы студент продолжал:
— Вот что, Роберт: я еще толком не знаю, что ты за человек, как живешь, кто твои друзья, и все-таки почему-то верю тебе, верю...
От этих слов меня бросило в жар. Шутка ли: мне верит настоящий революционер! Видно, студент прочел что-то на моем лице.
— Друг мой, — мягко сказал он, — если ты встретишь кого-нибудь... как бы тебе сказать пояснее... ну, кого-нибудь, кто хоть немного похож на нас с Цирви-сом, то скажи, что большевики держатся. Цирвиса били, Трофима били, Рафаила били... но большевик такой человек: ночью его повалили—утром он опять на ногах. Скажи еще, что нас предал меньшевик — бухгалтер «Последняя четверть». Его немножко погладили против шерсти... он и распустил нюни.
Сердце мое билось часто, часто. Но как помочь этим людям? Кому сказать? Кого я знаю? Я молчал, растерянно глядя на студента.
— На худой конец, посоветуйся со своей подругой... Ну-ну, не качай головой! Конечно, она не революционерка. Но девушки иногда очень сообразительны... просто не поймешь, откуда у них что берется. Пого»
вори-ка с ней —вдруг она знает кого-нибудь с завода, где Цирвис работал...
Я вздохнул с облегчением... Проскрежетал ключ в замке, заскрипела дверь. В камеру втолкнули человека. Мы притворились спящими, следя из-под полуопущенных век за новичком,,, и, словно договорившись, решили не просыпаться.
Глава XI
На воле. — Встреча с Толей Радкевичем. — «Лечиться надо вовремя».
И в книгах пишется, и в песнях поется, что человека, вышедшего из ворот тюрьмы, охватывает несказанно радостное чувство. Правда ли это? Может быть... Но я не испытывал особой радости. Был солнечный день. Яркие лучи щекотали лицо и пробивались даже сквозь петли распахнутого полушубка. А я простоял целый час под мрачной тюремной стеной, не зная, в какую сторону направиться.
Пойти к дяде Давису? Но ведь если все взвесить — именно Давис Каулинь мог быть неблагонадежным в глазах царских жандармов. Говорил же студент: настоящий революционер не станет представляться тебе... У дядюшки иногда вырывались загадочные фразы, которые можно истолковать в пользу бунтовщиков. Нет, я не приведу шпика к квартире Дависа Кау-линя. Может быть, он и не такой, а может быть...
К Соне Платоновой? Конечно, эта девушка о бунтах не помышляет, но она запретила приходить к ней, не договорившись заранее. И почему-то сказала, что будет подписываться не своим именем. Это неспроста.
Медленно пошел я по улице. На углу показался трамвай. Внезапно мне пришло в голову, как избежать преследования шпиков, и Я вскочил на подножку трамвая.Пальцы вцепились в поручни, напряг мускулы, и... в левом плече хрустнуло. Вот я в трамвае, но какой ценой! Рука опять бессильно повисла вдоль тела.Трамвай шел, останавливался... Пассажиры входили, толкались, выходили. Я тоже вылез, чтобы пройти
немного пешком, снова сесть в трамваи и сбить с толку шпиков.
— Здорово, Залан!
Это был Толя Радкевич, мой гимназический товарищ. Я пробормотал:
— Толя, уходи. Я меченый... за мной следят. Радкевичу не пришлось долго объяснять: он сразу разобрался в необычной ситуации.
— Пускай! Что они со мной сделают? — Он хотел взять меня под руку.
— Не трогай руку. Вывихнута. Тогда он взял у меня узелок и сказал:
— Идем к врачу.
Свернув в переулок, мы остановились у деревянного домика. На двери висела начищенная медная табличка: «Д-р-Леонтий Александрович Луговцов». Я отшатнулся:
— У меня нет денег.
— Заложу свои часы, — успокоил меня Радкевич.
— Ведь это же Луговцов! Не знаешь разве... Нет-нет... не пойду!—воспротивился я.
О Луговцове я много слышал еще в гимназии. Его называли гориллой. Доктор никому не уступал дороги. О нем ходило множество анекдотов. Ему было нипочем вышутить самого высокомерного и ясновельможного пациента. Но именно аристократические дамы возлюбили «необузданную гориллу», хотя он сдирал с них неслыханные гонорары. Гимназисты резко расходились в мнениях на его счет. Одни небрежно бросали: «Пустая реклама»; другие: «Дамочки с ума сходят от скуки... им нравятся его соленые словечки»; третьи: «Это в самом деле талант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139