..
Инта многозначительно подмигнула мне, схватила грабли, приподнялась, словно желая удрать сторонкой, но снова прижалась к ели.
— Да наш косец не такой уж богатырь. Сами справимся,—уклончиво ответила бабушка. — Ну, кузнец, спасибо за лепешки... Вставай, Зенточка, нам совсем мало осталось, да и солнце уже низко.
Лапинь ушел. Мы с Инюй еще замешкались в тени. Я прикидывал в уме, куда пойти до вечера помахать косой. А бабушка тщательно подбирала граблями каждый клочок сена и так громко говорила сестренке, что каждое слово долетало до нас:
— Этой осенью обязательно отпразднуем конец жатвы. Рыжая овца у нас славно отъелась. Зарежем ее. Роб обойдет всех соседей. Пусть рогайнцы погуляют у Заланов — и в военное время не проживешь без песен и смеха...
Бабушка не впервые мечтала о маленьком пиршестве. Мне же было жаль рыжую овцу, которая паслась рядом в перелеске.
— Бабушка, — прервала ее Зента, — посмотри, какой большой серый пес вертится вон там возле пня! Наверное, с дядюшкой Лапинем прибежал, лепешки учуял...
Бабушка повернула голову и закричала:
— Волк, волк! Ату! Ату! — Ока бросилась вместе с Зентой вперед.
Мы с Инюй помчались следом за ними. Но... опоздали. В несколько прыжков волк оказался возле овцы, схватил ее, ловко забросил на спину и скрылся в лесу.
Зента бежала, бежала, пока не споткнулась о корень дерева и не растянулась во весь рост. Поднявшись, она расплакалась:
— Рыжую овцу, рыжую овцу...
— Тихо, доченька! Успокойся!
— Да, рыжую овцу... Она была такая умная, такая бойкая — папа недавно купил ее...
— Среди бела дня, среди бела дня, когда люди работают! — Бабушка всплеснула руками. — Хоть ночью бы вломился в хлев — не было бы так обидно.
Наконец она успокоилась, а может, просто хотела успокоить внуков:
— Ну, ничего... Хорошо еще, что только овцу. Ведь он мог перегрызть горло и Толэ. Это было бы похуже...
Вечером, повесив косу на крючок, я услышал в клети непривычно громкие, даже сердитые голоса. Вот удивительно: кузнец с дочерью о чем-то спорят...
Маленькую семью Лапиней я считал примерной. Видел разные семьи и досадовал, что люди из-за пустяков отравляют один другому жизнь. А Лапини понимали друг друга без слов. Иногда, бывало, отец только пошевелит плечами, моргнет глазом или махнет рукой — и Инта сразу догадывается, чего он хочет. Вообще Иита была тише и молчаливее кузнеца, который любил порой поворчать.
Сердитые голоса, звучавшие в клети, поразили меня. Я тихонько ушел...
Бабушка позвала ужинать;
— Волк нас всех напугал. У меня душа до сих пор не на месте. Похлебаем путры и ляжем пораньше спать.
Выскользнув во двор, я задумался, где переночевать. Идти в клеть неудобно. Там еще не успокоились, даже об ужине позабыли. «Где сегодня переночевать?» — об этом я часто раздумывал в детстве. Домашние никогда не пугали; «Вот отдам тебя буке, трубочисту, дядьке с мешком». Когда подрос и прочел сказки о привидениях и чертях, мне страшно захотелось их увидеть. Где я только не проводил ночь: в риге, в бане, в погребе, в санях и в телеге... Но привидения и черти не показывались. Как-то раз даже на кладбище ночевал.
Не всегда бывал я бесстрашен, иногда был и пуглив до смешного. Когда Зента, поймав жука или стрекозу, грозила засунуть мне насекомое за шиворот, я обращался в позорное бегство. Если замечал при косьбе лягушку в траве, долго не мог успокоиться.
Куда же пойти? Пока я гадал, из клети показался кузнец.
— Роберт, я вас давно ожидаю... Где бабушка? Еще не легла спать?
Случалось, что в сумерки все сходились поболтать у клети. Один устроится на пороге, другой — на камне... Но сегодня кузнец зажег свечу и прикрепил ее на краю сусека. Инта сидела на опрокинутом сундуке. При свете свечи все в клети казалось незнакомым.
— Мышонок, расскажи, с чего это тебе мука стала казаться горькой? — обратился кузнец к дочери.
— И у мышонка от однообразной пищи желудок портится,— тихо откликнулась Инта.
— Так, так... Матушка Залан, мы вам надоели?
— Лапинь, что ты дуришь? — Бабушка села на мешок с мукой и сердито оперлась на пустой ларь.
— Инта, где тебе лучше всего жилось после того, как мы покинули Курземе? — выпытывал Лапинь, точно судебный следователь.
— У Заланов! — коротко ответила девушка. Бабушка беспокойно заерзала. Платок упал в ларь.
Я тоже чувствовал себя неудобно.
— У нас с дочкой разногласия. Я и пригласил вас как наших лучших друзей.
— Ну-ну! — запротестовала бабушка. — У тебя друзья в каждом доме... а мы люди простые.
— Девчонка закапризничала: хочет ехать в город. Надоели, дескать, ей деревенские с их лаптями и постолами.
— Отец, зачем ты так говоришь?
— Хочет ехать в Оршу или в Смоленск. Видите ли, по сравнению с другими мы мало пережили. Моя девочка ничего не знает о страшной жизни беженцев. Ей не пришлось ночевать на грязных станционных перронах и на заплеванном полу. Ей не пришлось кормить вшей, стоять с пустой миской у дверей комитета беженцев, просить милостыню. Она не знает, что такое дизентерия. Где-то льются реки крови, а Инта видела только куриную кровь. И вот ей надоела спокойная жизнь. В город... Скажи мне, для чего?
Девушка ответила спокойно:
— Отец, ты знаешь это. Я хочу научиться чему-нибудь полезному. Хотя бы швейному, прядильному, ткацкому делу... А здесь была я неучем, неучем и останусь. Что я буду делать потом? Читать? Довольно уж. Новых книг нет. А город остается городом. Может быть, поступлю на какие-нибудь курсы...
— Чего тебе недостает в эти трудные времена? — не отставал кузнец.—И масло, и сметана, и яйца... И еще заработаю...
— Отец, сколько мне еще жить у тебя под крылышком?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139