— Вам, голубчик, нужно летом отдохнуть!
— Сергей Николаевич...
— Роберт, вы не железный. У вас слишком слабое здоровье.
— Да-да, Сергей Николаевич, давно знаю, что я хрупкий, тщедушный и так далее, и так далее. Но, Сергей Николаевич, у меня нет другого выхода: мне необходимо получить работу на лето. Помогите мне найти какого-нибудь тупицу, которому нужен репетитор. ..
Уральский грустно улыбнулся:
— Мало ли в окрестностях Витебска тупиц в помещичьих семьях! Но, милый Роберт, вам трудно конкурировать. Есть старшеклассники, которые тоже хотят заработать: гимназисты, реалисты, воспитанники коммерческих училищ, семинаристы и даже многие студенты — они нуждаются так же, как и вы.
— Сергей Николаевич, быть может, у каких-нибудь лавочников, у чиновников, у мелких домовладельцев, для которых слишком дороги репетиторы и домашние учителя постарше и поумнее?
— Роберт... — Уральский все еще не мог смириться.— Много ли вы заработаете?
Я понимал доброго Сергея Николаевича. Он рассуждал так: урожай подсчитывают только осенью. Где это сказано, что у Заланов ничего не вырастет? Уж как-нибудь выкрутятся... А репетиторский хлеб горький: частенько с репетиторами обращаются, как с рассыль-
ными мальчишками. Жалкие рубли, которые они зарабатывают, нужно вымаливать да выманивать...
— Сергей Николаевич, — сказал я решительно, — вы не знаете моих домашних обстоятельств, вы не можете себе их представить. Если этим летом не удастся хоть сколько-нибудь заработать, я не смогу больше учиться в гимназии.
Наконец Уральский обещал кому-нибудь порекомендовать меня. Прощаясь, он все же заметил:
— Роберт, если увижу, что у пашет будущего хлебо-дателя разбойничьи глаза, попробую вас отговорить и удержать от этого шага...
Идя домой мимо Сенной площади, я увидел играющих в футбол гимназистов. Мне крикнули:
— Задан, становись!
Никогда я не играл в футбол: меня никто не приглашал, да и не было времени для таких игр. Я все еще медлил, но игроков было мало, и меня уговаривали: играй как умеешь. Сначала мяч не хотел слушаться, но вскоре мне удалось несколько раз ударить так, что все посмотрели на меня с почтением: оказывается, Задан вовсе не такой уж медвежонок!
Вскоре я разгорячился и опомнился лишь после одного великолепного удара: мяч влетел в ворота противника, но... подошва моего ботинка оторвалась почти до самого каблука.
Нет! Эта игра не для моих ботинок.
— Что с тобой? — воскликнул капитан команды храповицкий.— Подошва отлетела? А ты далеко живешь? Надень другие ботинки и беги обратно!
«Надень другие ботинки»!.. Глотая горькие слезы, я тащился по улице. Конечно, неплохо было бы надеть другие ботинки, по где их взять? Где их взять?
Теперь я жил на квартире у одного пекаря. Этот добрый человек вызвался мне помочь: у него поблизости есть один знакомый сапожник, тот и два счета починит. Хозяин тотчас же помчался к сапожнику.
Однако в этот вечер я не дождался своих ботинок. Пекарь успокаивал меня: его Друг, сапожник, немного выпил, и в такие минуты от него нельзя ожидать чего-
нибудь путного. Когда протрезвеет, он снова станет золотым человеком и починит ботинки. Сердце дрогнуло: опять придется пропускать занятия, а в воскресенье на Юрьевой горе меня будет ждать Оля.
Утром пекарь прибежал в полном отчаянии. Ах он, пьяница! Что он наделал, дубина! Ведь пропил ботинки! Дома у него целый угол всевозможной обуви, но он выбрал именно мои; мол, гимназисты богатые люди, не разорятся из-за каких-то ботинок.
Мой пекарь долго ругал себя и проклинал: зачем, ну зачем ему понадобилось сказать, что его квартирант — гимназист?
Наступило воскресенье. Конечно, при сильном желании я, возможно, достал бы что обуть и отправился на Юрьеву гору. Но я не был героем, каким воображала меня Оля. Вместе с весной пришли усталость и апатия: хватит с меня того, что еоюю за свое право учиться. Махнув рукой на дружбу прокурорской дочки, я спокойно стал ожидать, когда пекарь выжмет из сапожника хоть какие-нибудь ботинки, чтобы можно было пока заться на улице.
Это было последним из наиболее тягостных событий того года.
Глава XXII
Война. — Тяжелое лето.
Прошел еще год. О каждой его педеле писатель мог бы создать по роману. Но читатель задохнулся бы от этих романов, как в угарной бане. Лх, лучше помолчим! Даже нищий выбрасывает кое-какие лохмотья в. мусорную яму — уж слишком они намозолили глаза.
Осенью 1915 года я снова собрался в Витебск в гимназию, продолжать учение в пятом классе.Времена резко изменились. Шла война. На западе лаяли пулеметы, немцы наступали: ужо заняли Польшу, Литву, Курземе и ворвались в Белоруссию. Бои шли на Пинских болотах, у Молодечно и под Барановичами. Вереницы беженцев тянулись на восток. Иногда по вечерам, приложив ухо к земле, можно было расслышать отдаленный пушечный гул.
В солнечные дни над головами гудели самолеты, но люди, убиравшие на полях рожь и сено, в рабочей спешке даже не глядели на них. А давно ли это было, когда за автомобилем по улицам Витебска бежала целая орава мальчишек?..
Я тоже сильно изменился. Разглядывая себя в зеркало, удивлялся, куда девалась белобрысая Букашка. Волосы у меня потемнели, мелкие морщинки прорезали щеки и лоб, над верхней губой показался пушок. Мне пошел шестнадцатый год, но давали мне все восемнадцать —вот каким взрослым я уже тогда выглядел!
И все же я не мог похвастаться физической силой и выносливостью. Грудь оставалась такой же узкой. Мускулы на руках были слабые, скулы заострились, в глазах часто загоралась злоба... Бабушка иногда задумчиво качала головой: «Волчонок, да и только!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139