Мы приближались к Богушевску, в кармане у меня осталось три копейки. А этот кондуктор, ей-богу, не был настоящим рабочим человеком. Я заметил: рабочий не только не станет драть шкуру с окоченевшего мальчонки, а еще позовет к себе погреться.
Уже совсем рассвело; плотные облака заволокли все небо, в воздухе потеплело. Богушевск все ближе, а у меня только три копейки... У семафора поезд замедлил ход; я решил: надо прыгать, пока не поздно.
Проверив, хорошо ли держится мой заплечный мешок с книгами и другими пожитками, я нацелился и, когда поезд проходил по открытой снежной поляне, прыгнул.
Ну и прыжок! Открытая поляна ввела меня в заблуждение. Нырнув в глубоким ров, я потонул в нем и оказался словно в снежном мешке. Снег сыпался на голову, в рот, в глаза, а я барахтался, лез и лез, пока, наконец, не вздохнул полной грудью: все-таки выкарабкался из снежной западни.
Глава XVI
Поведение, недостойное гимназиста. — Старый учитель. — «Ну, мальчик, только не волнуйся».
Отдохнув и успокоившись, я пошел по шпалам в сторону Бргушевска. Вереница бурых товарных вагонов все еще стояла на станции, и у меня не было НИ малейшего желания встретиться с копл\ктором.
К счастью, паровоз прогудел и рваНул вагоны... Облегченно вздохнув, я вышел на перрон, надеясь немного отдохнуть в зале ожидания.
На платформе толпилось много народу. Я внимательно оглядел — нет ли знакомых. Неожиданно раздался повелительный возглас:
— Господин гимназист!
Передо мной стоял человек с кокардой, в меховой шубе и теплых пуховых перчатках.
— Что это за неряшливость? Попал в деревню и уже похож на свинопаса!
Быстро пробежал я пальцами по пуговицам — все на месте. Однако раз он читает нотацию, должно быть, что-то не в порядке.
Так и есть: мокрыми перчатками измазал лицо, и, главное, белые металлические веточки на фуражке согнулись и перевернулись — должно быть, когда барахтался в сугробе.
Я не смел спорить: ведь, как-никак, согрешил против гимназических правил. Хорошо все-таки, что успел сочинить красивую сказочку, пока он меня отчитывал. Сморщившись, словно пришел мой последний час, я начал объяснять.
Так и так: мы ехали на тройке в санях — я, моя бедная мать и кучер. Вдруг лошади понесли, сани опрокинулись, кучер без сознания, мать стонет... Пришлось поспешить к фельдшеру... Я показал суровому начальнику рукой куда-то через рельсы.
Это помогло. Может быть, не столько то, что мы перевернулись и срочно понадобился фельдшер, как то, что ехали в санях, запряженных тройкой лошадей. Человек с кокардой отступил, а я, насвистывая, зашагал домой.
Мой путь проходил мимо мелочных лавчонок. Вдруг из одной лавочки вышел человек. Он показался мне знакомым. .. Ба, да это мой аничковский учитель Митрофан Елисеевич Воробьев!
Увидев меня, он улыбнулся и тотчас же заговорил:
— А-а, Роберт! В гимназии? .. Отлично! У вас хорошая голова, я это давно говорил. Вы у меня так блестяще учились... Никогда не забуду слов инспектора: «Это Архимед!» Так вы поступили в гимназию? За мечательно! Знаете что, Роберт: не спешите, я вас подвезу.
По дороге Митрофан Елисеевич расспрашивал, кем я хочу быть. Без сомнения, профессором математики. Когда стану знаменитым, сказал: он, я не должен забывать своего старого учителя... Ведь Букашка — один из немногих, кто уже в детстве удивлял всех своим талантом... Митрофан Елисеевич печально вздохнул и продолжал: когда он будет стар и слаб, он смело постучится в мою дверь и совершенно уверен, что я его не выгоню. Я не из. таких, как Альфонс Шуман, который уже сейчас не хочет узнавать Митрофана Елисеевича. В его глазах блеснуло нечто похожее на слезу... Если бы ему удалось в жизни продвинуться, если бы ему выпал счастливый жребий, добавил Воробьев, он никогда не забыл бы своих старых учителей. Но что поделаешь—. судьба не улыбнулась.
С тяжелым сердцем соскочил я с саней. Учитель, правда, обещал довезти меня до самого дома, но я отказался: слишком слаба была его лошаденка. Должно быть, Митрофан Елисеевич взял ее у какого-нибудь бедного крестьянина копеек за двадцать. Ему не хватало денег разъезжать на хороших лошадях.
В Рогайне я пришел усталый, с трудом волоча ноги. Вот Варесское болото, где каждое лето горел торф и где в темноте мерцали красные язычки. Вот сарай Зудрагов, который все еще, словно огромный призрак, одиноко чернеет на лугу. А тут и рощица, где я зимой по утрам ожидал, пока проедет Егор, батрак Шуманов. Где теперь Егор?
Долгие годы проработал он у Шуманов, в Фань-кове и в других имениях. До меня дошел слух, что старый, поседевший батрак продал этой осенью всю рухлядь и, взяв жену и дочь, оставил голодную Белоруссию и подался в Сибирь, на закате своих дней искать счастья. Уехал — и как в воду канул: никаких вестей...
Мне казалось, что стоит поднять голову, как на изгибе дороги появится серая лошадь Шуманов и старый Егор.
Я подпил голову и вскрикнул: в самом деле — из-за изгиба дороги показались сани — серая лошадь Шуманов. Я ударил себя по лбу: пет, это не галлюцинация...
Только возница — не Егор, а Алеша Зайцев. Увидев меня, мой друг остановился и весело выскочил из саней:
— Здорово!
— Здорово! Куда это ты?
— Не видишь разве? Еду в Богушевск встречать Альфонса... Какой же ты измазанный и усталый!
Я невольно улыбнулся: в санях лежали шуба, валенки и два одеяла. Совсем как в то время, когда Альфонса возили в Аничково и, укутанный в шубу и одеяла, он не мог повернуться.. Ах, батюшки, даже губернаторская дочка меньше изнежена, чем наш соседский Аль-фонсик!
— А чем ты меня угостишь?
Вынув стихи Некрасова, я хлопнул книгой по колену:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139