Она сунула его мне в руку и, отвернувшись, пробормотала:
— Читай.
Это был стишок, маленький стишок о солнце, жаворонках и цветах. Он мне очень понравился, и я с удивлением прочитал под ним подпись:
«Соня Платонова».
— Ну, это...—Девочка зарделась, глаза ее поблескивали. — Ну, это... я сама написала... Зинаида Ивановна говорит... чтобы я училась... пробовала писать... когда вырасту... смогу писать стихи... Я, мол, это умею... у меня способности...
Я был смущен и удивленно смотрел на нее. Мне вдруг стало радостно и захотелось самому попытаться писать стихи.
Мы не нашли цветов на холме, но нам и без цветов было весело и хотелось кричать от радости. Тут мы заметили, что багровое облако становится все более страшным, будто оно напиталось кровью... Сердца наши
тревожно забились. Когда начали спускаться с холма, вдали вдруг показались клубы дыма и языки пламени.
— Наши горят! — воскликнула Соня и стремглав бросилась вперед, куда, извиваясь, уходила дорога на Голодаево...
Вскоре я обогнал ее. Почти у самого села попались люди из Рогайне, спешившие на помощь голодаевцам. Среди них был и мой отец. Увидев меня, он нахмурился и на бегу крикнул:
— Детям там нечего делать — марш домой! Попробуй-ка ослушаться! Я постоял немного и побрел восвояси, с ужасом глядя, как в Голодаеве бушует пожар.
В понедельник Соня не явилась в школу. Стало известно, что в их селе сгорело много изб и среди них изба, в которой меня осенью поили чаем с малиновым вареньем. Потом узнали, что Соня Платонова мечется в жару и со слезами на глазах говорит, что пожар начался из-за нее...
Батюшка Онуфрий злорадствовал:
— Я предупреждал — плохо будет тому, кто пренебрегает законом божьим! Так оно и вышло!
И несчастные ученики лезли из кожи вон, стараясь наизусть выучить урок, заданный батюшкой Онуфрием: кому хочется, чтобы сгорел его дом!
Во мне бушевала ярость; я строил всевозможные планы, как отомстить батюшке... Где-то я слышал, что если долго смотреть на какого-нибудь человека, то ему можно внушить сделать то, что прикажут. На уроках «закона божьего» я не отрываясь смотрел на батюшку, внушая ему: «Иди и прыгни в реку, иди и прыгни в реку...» Но тут батюшка Онуфрий, заметив мой взгляд, указал на меня остальным ученикам: «Вот берите пример с Букашки! Он лютеранин, а с какой любовью смотрит на православного священника, слугу господа бога!» Эти слова окончательно спутали мои расчеты, все получилось наоборот.
И все же оказалось, что батюшка просчитался. Скоро распространился слух, будто Зинаида Ивановна пожаловалась инспектору на то, что отец Онуфрий доводит детей до сумасшествия. Первый раз я услышал об этом от Ивана Ивановича во время ужина; он радовался:
наконец на попа наденут узду! Но Марина Ефремовна сердито прервала мужа: молчал бы лучше, богу не нравятся такие слова. Иван Иванович равнодушно ответил, что, если бог не помог царю разбить японцев, то чего вообще от него ожидать! Марина Ефремовна рассердилась не на шутку: сомневаться во всемогуществе бога — его дело, но, если такие речи услышит батюшка Онуфрий, пощады не жди. Иван Иванович был вынужден замолчать, потому что батюшка Онуфрий в самом деле мог его уволить из школы.
Всю неделю я был вне себя и даже не опустошил своего тощего мешочка с провизией. В субботу возвращался домой снова мимо страшного хутора и даже насвистывал, но, видимо, черный зверь был на цепи. Я долго сидел на крутом пригорке — здесь расцвели первые цветы. А что теперь с Соней, приходившей в тот раз сюда искать их? Должно быть, еще лежит больная и шепчет: «Это все из-за моих грехов...»
На память о том дне у меня остался листок с маленьким стишком. Я хотел перечитать его, но не мог: глаза затуманились слезами. Домой я пришел поздно, усталый и мокрый; меня бранили, опасаясь, что я заболею.
Но заболел я позже.
Глава XXXII
Враг остается врагом. — Последние события мрачной зимы. — Надо выдержать!
С Альфонсом Шуманом мы никогда не здоровались, никогда не разговаривали и поглядывали друг на друга только украдкой. Но однажды в субботний день мы никак не могли избежать встречи. После уроков я вместе с Яшей Ходасом и Алешей Зайцевым вышел из Аничкова. Мы любили солнце, жаворонков и молодую ярко-зеленую травку. Радуясь весне, мы то с криками носились взад и вперед по дороге, то присаживались отдохнуть. Скоро нас догнали еще трое; среди них был и Альфонс Шуман. Он впервые шел из школы пешком, и мое сердце вдруг застучало сильнее. Но я не собирался бежать от него — подумаешь,кто он такой? И мой голос зазвучал еще звонче.
Всю эту неделю я прожил в Аничкове и не знал, что бурная речка Чогаровка унесла ветхий мостик в. Двину. Через речку была переброшена узкая доска, которая пружинила под ногами. К тому же в прошлую ночь прошел сильный дождь, вода поднялась, и через один конец доски все время перекатывались пенистые волны.
У всех душа ушла в пятки. Альфонс первый смущенно пробормотал, что у него кружится голова и он не может пройти по доске. Не лучше ли сделать крюк? Вон в той деревеньке должен быть мост... Мы согласились и повернули вправо.
Но мой маленький друг Яша Ходас пристыдил нас, назвал маменькиными сынками и трусами. Он ловко перебежал по доске на другой берег и тем же путем вернулся обратно.
И тут первый раз в своей жизни Альфонс выдумал довольно остроумную штуку: если уж переходить, то нужно обеспечить себя от всяких неожиданностей. Свяжем вместе все пояски и, когда будем переходить речку по доске, обвяжем один конец вокруг себя. Мы согласились. Ребята предложили Альфонсу пройти первому как изобретателю. Но он был необычайно вежлив и уступчив:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139