Во дворе работницы, поправляя сбившиеся платочки, пошли -по направлению к дому. Разговаривая, они, казалось, нюхали воздух... «Конечно, — подумал я, — вам есть хочется... Обеденное время уже давно позади, но этих блинчиков, запах которых разнесся по всему двору, вы все равно не увидите».
Шуманы были кулаки старой закалки и скупы невероятно. Угостить пришедшего во время еды соседа, как это делалось во всех домах, не было принято у Шуманов. В Рогайне долго потешались над выходкой Адама Лайвиниека, прозванного за балагурство и страсть к бродяжничеству Ветреным Адамом. Однажды он заявился к Шуманам прямо к завтраку. Тогда они еще не были так богаты и частенько ели овсяный кисель. Заметив Адама, хозяйка спешно засунула четыре миски с киселем под кровать. Но разве от него спрячешь что-нибудь. Уселся, бесстыжий, на кровать и давай рассказывать, как он на Неретской ярмарке с литовками танцевал. Рассказывает, руками размахивает, ногами лягается... Ну и, конечно, перебил все четыре миски. Уходя, Адам только головой помотал: «Шут его знает, откуда у меня тесто на постолах?»
Молчание затянулось... Глаза хозяйки перебегали с блинчиков на меня, с меня — опять на блинчики. И такие были эти глаза насмешливые и ехидные, точно я уже опустошил несколько сковородок и еще хочу — ненасытная утроба!
Шуман в своем доме заговаривал первым только с урядником, Тетером, Швендером, аиичковским лавочником Мухобоем, мельником Фроловым и богатым евреем Зосельманом, лошадиным барышником. Остальные не в счет — пусть сами кланяются. Впрочем, таким посетителям другого и не оставалось. Один приходил попросить в долг ржи, другой— рублевку, третий —какую ни есть работенку.
Наконец нервы Шумана все же не выдержали:
— Что угодно гостю?
Я был настроен еще более агрессивно, чем когда-то в лопатовской конторе и на витебском базаре. Нечего церемониться. Правильно сказала бабушка: пусть ворует где может, но солдата не трогает.
Шуман в конце концов побагровел, как индюк:
— Ну, что молчишь, мямля? Выкладывай!
Слово «мямля» не вывело меня из равновесия. Я знал, что многие в Рогайне, и сам Шуман, удивлялись: шутка ли — мальчик из такой бедной семьи учится в гимназии! Вот это молодец! Зато при упоминании об Альфонсе люди часто презрительно кривились: «Куда этому мямле...»
Отвернувшись от окна, я заговорил солидно, как взрослый:
— Выкладывает пусть тот, кто занимается жульничеством. У Заланов пуд муки пропадет, но и вы, Шуманы, не разжиреете. Одна поездка к адвокату обойдется вам пудов в десять. У судей жулики не В чести, особенно в военное время. Только мы, Заданы, решили так: прежде чем засадить человека в каталажку, выслушаем его.
Для Шумана это было слишком.
— Мальчишка, что ты болтаешь? — яростно проревел он.
Надев шапку, я прошел мимо блинчиков Шуманихи, стопками высившихся в тарелках на небольшом, покрытом белой скатертью столике, сплюнул в угол и взялся за дверную скобу. Я проделал это внешне спокойно, хотя внутри все кипело и бурлило...
Таких ехидных речей и самоуверенности Шуман не ожидал. Он был явно обескуражен. Кто знает, с кем водит дружбу гимназист в городе... Может, он учил детей какого-нибудь адвоката... Еще по судам затаскают.
Поднявшись на ноги, Шуман пробормотал:
— Подожди... по-соседски...
— Нет, тут уже нельзя по-соседски, — сказал я, ступив на порог. — Будем судиться! Это государственное дело... Вы, милостивый государь, поступили, как немецкий шпион. Вы подрываете армию! Из муки мы намеревались испечь небольшой гостинец воину, мокнущему и мерзнущему в окопах. А в этом мешочке клейстер... им разве осенью щели в рамах замазывать.
Гитара в соседней комнате замолкла. У Шуманихи перевернулась сковородка, и блинчики попадали в золу.
— Постои, букашка... — это имя вырвалось у Шумана против воли, — не так уж... ведь не так уж...— И, окончательно запутавшись в словах и мыслях, он заорал:—Эй, жена, поворачивайся побыстрее! Ставь на стол блинчики!.. Садись, соседушка, за стол!
- Спасибо! Во-первых, я поел, а во-вторых, мне и рот не полезут блинчики, украденные у солдата.— Я сел за стол и церемонно отодвинул от себя тарелку и пилку.
— Видишь, как получилось... — Шуман с притворной печалью зажмурил голубые глаза. — Раньше я ни за что бы так не сделал! Кто припомнит, чтобы Шуман прикарманил хотя бы копейку? Никто. Торговаться я торговался, конечно, за каждый грош. Но это старая истина: копейка рубль бережет. Не будь я таким, далеко не пошел бы. А теперь... ах, греховные времена! Все стали ворами... Эй, Альфонс, — закричал он, — иди-ка сюда!
Из дверей соседней комнаты показалась тучная физиономия в красных прыщах.
— Покажи часы!
Неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, Альфонс вынес серебряные часы с золотой цепочкой.
— Посмотри-ка! Новые часы — потикали с месяц и остановились. Эх! В городе ухо держи востро: там тебе козла за корову вотрут. — Он захихикал. — Мерой, весом, сосед, я никого не обманываю. А если уж все на это пустились, что зевать старому Шуману?
— Уж очень к сердцу принимает это дело Роб,— ввязалась в разговор Шуманиха. — «Воин, солдат»... А ведь и солдатам по-своему неплохо. Что у них за дела? Высыпаются побольше нашего. Не пашут, не сеют, а время обеда придет — глядишь, каждому порцию уже несут. Взять Антипа из Шеметовки, что три лета у нас в пастухах ходил. Худой был, словно жердь, а в солдатах так отъелся — чисто бык; на днях видела его на рынке в Орше. Мука... — Она начала входить в раж. — Чем плоха мука? Разве не белая? Положить только побольше дрожжей да яичек — такие сухарики выйдут, что пальчики оближешь!
Медленно поднялся я из-за стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139