— Да. И ночные пирожки. О, на них можно хорошо заработать!
— Не понимаю, что за ночная колбаса?
— Чего там не понять... Пассажирам в ночном поезде вы можете продать под видом зайца что угодно. В колбасу запихивают всякое мясо... В Богушевске скоро не останется ни одной кошки. С пирожками точно так же. Если картошку пропустить через мясорубку, обсыпать мукой и испечь, то она выглядит прямо как пирожное.
— Так из-за пирожков мою мать прозвали Полоумной?
— Есть еще и другое.
— Что?
— Женщина, которая кипятит воду на станции, может припрятать на время разные вещички...
— Краденые?
— Кому какое дело? Один обер-кондуктор оставил у нее полный бидон. Ваша мама кричит: «Уберите свою посудину!» Он тоже закричал: «Ты полоумная!» Ну, стой минуты и стали звать ее «Полоумная». Тоже и насчет воды. Ей нужно, чтобы вода бурлила. Не бурлит — значит, мол, не вскипела. А другие смеются: «Что, солдаты — баре?»
— Кто — другие?
— Ну, жандарм, доктор Каценович, лавочник Иосе-лович.
— А-а-а!
— Ох, вы съели только одно яичко!
— Спасибо за завтрак. Нужно отыскать своих.
В Рогайне казалось: кто теперь может строиться? А здесь — посмотри-ка: как грибы поеле дождя разрослись халупки. Издали они выглядели, словно пчелиные ульи или составленные на столе спичечные коробки. Та сбита из досок и горбылей, а у этой заднюю стенку заменяет песчаный склон холма. В дома были превращены снятые с осей вагоны, дровяные чуланчики, сараи из-под сена. А вот будки из фанеры. Точь-в-точь собачьи конурки, но вокруг них и внутри копошатся женщины и дети.
Неподалеку от железной дороги, позади брошенных карьеров, в землю был забит ряд жердей. Две женщины заплетали прутьями промежутки между столбиками. Тут же лежала небольшая груда досок. Некоторые были окрашены, но краска облупилась — видно, доски эти сорваны со стен старых товарных вагонов. Женщины явно задумали построить необычную для жителей Белоруссии глиняную мазанку.
Черноглазая, темноволосая женщина одних лет с матерью, но более живая и порывистая, первая заметила меня. Крепче стянув на пышных волосах желтый платок, она воскликнула:
— Лизе, у этого паренька, ей-богу, твой нос!
— Хлебороб пришел! Ну, здравствуй!
— Здравствуй! Как я вижу, моя мать скоро станет домовладелицей,— ответил я, усаживаясь на груде досок.
— Совладелицей, сынок. Мать объяснила, что Оксана — украинка, беженка из Галиции. Они решили до приезда дачников соорудить себе кров.
— А выдержит ваша постройка до осени? Не обвалится, если ветерок посильнее подует?
— Оксана уверяет, что здесь можно прожить до конца века.
— Лизе, — Оксана посмотрела па меня, — шут его знает, когда придется в землю ложиться... А вот до свадьбы твоего сына и моей Наталки наша мазанка уж определенно простоит!
Сбросив шинель, я засучил рукава рубашки.
— Если я не был при закладке первого камня, так, по крайней мере, сейчас вложу свой пай в постройку этого особняка!
— Нет-нет! — сказала Оксана. — Мы скоро кончаем. Лизе пора сменять свою кипятильщицу. А я пообещала старому холостяку-телеграфисту подрубить простыню.
Мне не сиделось без дела. Посмотрев, как мать заплетает прутья, я хотел попробовать сам. Но женщины не позволили:
— Сейчас девочки явятся. Пойдешь с ними на вокзал.
— Где они? Небось в песке роются...
— Станут они в песке рыться! Деньги зарабатывают! Я недоверчиво посмотрел на мать:
— Сколько Ирме... пятый год. А Наталке? ..
— Седьмой.
— Что же они... побираются'
— Типун вам на язык! — рассердилась Оксана.
Запыхавшись, с крутого песчаного холма сбежали девочки. В корзинках у них были ранние цветы, собранные в лесу.Наскоро поздорозавшись с братом, Ирма воскликнула, не выпуская корзинки из рук:
— Мама, скорее ниток!
Наталка стерла капельки пота с загорелых шек.
— Ой, как мы бежали! Ирма упала прямо в куст можжевельника. Подбородок исцарапала... Хорошо, что глаз не выколола.
— Зачем было так торопиться? — упрекнул я.
— Поезд...
— Куда это вы собрались — в Оршу или в Витебск? Оксана объяснила:
— Они, Роберт Петрович, продают цветы пассажирам Видите, как быстро Ирма вяжет свои цветы в пучочки.
— А-а, теперь понимаю! Разве и я не мог бы...
— У тебя, Роб, никто не купит. Ты слишком большой!— важно пояснила Ирма. — И у детей тоже... покупают у тех, кто поменьше. Если большой, так еще выругают: «Шел бы лучше работать».
— Вот оно как! Удивительно, где вы столько цветов собрали? Я по дороге ни одного не видел.
Ирма о чем-то размышляла:
— Мама, Наталка говорит, что здесь нет таких деревьев, на которых растут орехи. На всех только шишки! Когда поспеют орехи, пусть Роб принесет целый мешок орехов.
— Куда тебе столько — зубы сломаешь.
— Мы с Наталкой их продадим. Тогда у нас будут новые платьица.
Ирма и Наталка без умолку болтали, пересыпая речь латышскими и украинскими словами.
— Смотри, как быстро научились понимать друг друга! — подивился я, а сердце щемило. Какое жалкое детство! С малых лет приходится думать, во что обуться, что надеть.
Оксана улыбнулась:
— Прислушаешься — у них тут все смешалось: русские, украинские, латышские и даже еврейские слова... Скажи, дочка, как цветы на Ирмином языке?
— Пукитес! — гордо ответила Наталка.
Я пошел с девочками на вокзал. Развевая по ветру дымный жгут, из-за поворота выскочил паровоз. Вскоре железнодорожник ударил на перроне два раза в колокол и протянул басом; «Второй звонок!» В окна и двери вагонов выглядывали пассажиры. Сердцем овладело романтическое желание: прыгнуть бы в вагон и помчаться, как ветер, по полям, сквозь леса и рощи, через реки и горы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139