В последнее письмо он вложил листок, который я хранил потом долгие годы; там были советы, проникнутые глубокой заботой обо мне: я должен раздобыть мыла и умыться, чтобы явиться в гимназию чистым, как белый голубь. И, ради всех святых, не забыть об ушах! Есть такие люди, у которых лоб и нос словно молоком вымыты, а на уши посмотреть стыдно. То же с одеждой: пусть мать позаботится, чтобы все было в порядке — ни одного пятна, ни одной оторвавшейся заплатки или распоротого шва. Волосы лучше остричь наголо. Отец не очень умело обращается с ножницами... Хорошо бы набрать лукошко малины и пойти к Петеру Звайгзнит —он подровняет мои вихры. Я, наверное, никогда не держал в руках носового платка. Ну ничего, пусть мать оторвет лоскут от старой рубашки и подрубит со всех сторон.
И вот однажды под вечер отец проводил меня в Богушевск к поезду. Мать, правда, беспокоилась, говорила, что лучше бы отец поехал со мной до Витебска: ведь мальчик впервые отправляется в город — пропадет, как иголка в сене. Но отец пробурчал: пусть учится жить без нянек. У него нет ни денег, ни времени, чтобы кататься на поездах.
Когда мы пришли в Богушевск, уже начало темнеть и становилось прохладно. Я спросил отца: разве в это время бывает пассажирский поезд? Он устало вздохнул: просто грех было бы отдать за билет два фунта масла. Надо постараться как-нибудь доехать подешевле.
Мы долго слонялись вокруг станции, даже устали. В конце концов нам удалось договориться с одним кондуктором товарного поезда, который согласился довезти меня до Витебска за пятнадцать копеек. Отец едва успел пожать мне руку, как кондуктор втолкнул меня в пустой вагон и с шумом захлопнул дверь. Он был, видно, не из добряков: даже не позволил нам по-настоящему проститься, хотя торопиться было некуда — поезд еще долго стоял.
От Богушевска до Витебска 39 верст, и пассажирский поезд проходит их в течение одного часа. А мы на месте простояли, должно быть, не меньше.Наконец вагон дернуло — да так, что я еле удержался на ногах. Еще несколько рывков — затем застучали колеса. Кондуктор предупредил, чтобы я сидел тихо, как мышь, так как еду зайцем и должен всех остерегаться. Пока поезд стоял, я боялся пошевелиться. Но, как только он двинулся, я почувствовал, что страшно устал.
В вагоне было темно; я нащупал спички в кармане. Опасливо чиркнул одной — ведь нужно было остерегаться контролера — и чуть не вскрикнул: кругом все было черно. Зажег еще несколько спичек. Да, не ошибся: пол и сгены покрыты каменноугольной пылью! В хороший же вагон усадил меня кондуктор, нечего сказать! А ведь только робость деревенского мальчика заставляла меня стоять, пока поезд не двинулся. Ясно, в этом вагоне нет местечка, где можно примоститься. Придется все время стоять неподвижно, не прислоняясь к стене своей чистой курточкой, если не хочу приехать в Витебск черным, как трубочист.
Это была тяжелая ночь.Поезд тащился, как черепаха. Временами он останавливался неприятно скрежеща и лязгая. Ногч немели, веки смыкал сон... Будь у меня рубль, половину его я отдал бы, чтобы хоть минутку посидеть и вздремнуть.
Но у меня не было рубля и не было никого, кто бы мне помог. К счастью, я вспомнил о великом русском ученом и поэте Ломоносове. Полтора века назад он с тремя копейками в кармане, зимой, в трескучий мороз и вьюгу, две недели ехал в санях с далекого севера в Москву, в незнакомую чужую Москву, ради того, чтобы учиться. А ведь я еду в поезде, в кармане у меня целых сорок копеек, и, кроме того, в Витебске ждет меня родной человек.
Чего только не перебрал, не передумал я за эту ночь!
Разве мне хуже, чем Алеше, чем Соне и Тихону? Тысячи позавидовали бы мне. Позавидовал бы даже пророк Иона, который трое суток провел в желудке кита...
Наконец я увидел сквозь дверные щели свет, а вскоре в вагон проник маленький луч солнца. С радостью убедился, что одежда моя чиста и в порядке.
Поезд прогромыхал по какому-то большому мосту. Казалось, ему конца не будет — это был мост через Даугаву, которую, по словам дяди, в Витебске звали Двиной. Вскоре поезд остановился, и дверь вагона открыл кондуктор.
— Вылезай, парень, если не замерз.
Он был неплохой человек, этот кондуктор с подстриженными усами. Потом я узнал: бывают и такие, которые посадят тебя в вагон и больше ничего не желают знать. А этот объяснил: здесь товарная станция, поезд дальше не пойдет. До пассажирской еще три версты: придется пройти пешком.
Он поучал меня, совсем как дядя Давис. Я должен вынуть из сумки книги и на ходу размахивать ими: Тогда никто не остановит. Иначе можно и по шее получить: зачем шляешься по рельсам?
После тяжелой ночи наступили светлые минуты: я увидел покрытую росой травку. Сорвал пучок, обтер ботинки, а потом у насоса умыл руки, лицо и вдоволь напился. Ко мне вернулась бодрость, и я повеселел.
Дома меня наставляли: приедешь в Витебск, по сторонам не зевай, а то далеко ли до белы — подбежит какой-нибудь жулик и вырвет узелок из рук. Но как не восхищаться гладкой мостовой, красивыми двух- и трехэтажными домами! Вначале я только шагал вперед, жадно вбирая городские впечатления Особенно великолепным показался мне мост через Двину. Но вскоре я заметил, что перешел этот мост трижды и вот он снова передо мной! Значит, я заблудился, и мне не добраться до квартиры дяди, если у кого-нибудь не спросить дороги. Но как это сделать?
Теперь, много лет спустя, кажется странным: ну что тут особенного? Но гогда я был робким деревенским парнишкой, с тонким голоском и боязлигым взглядом.Наконец, набравшись храбрости, спросил у пожилой женщины, несшей корзинку с хлебом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139