К моему великому удивлению, они поглядели в угол и принялись креститься. Только теперь я увидел в углу покрытую пылью икону и перед ней похожую на чашечку лампадку. Я заметил также, что на одной стене висели портреты двух царей и двух цариц.
Потоптавшись с минуту в дверях, мальчики поглядели на меня с опаской, подошли к шкафу и прислонились к нему. По-видимому, они пришли из отдаленной деревни и устали. Но они были еще боязливее меня и даже не решались присесть. А я уже чувствовал себя старожилом, гордо развалился на скамейке и даже вытянул ноги.
Вскоре начали приходить другие школьники — по одному, по два, по три. Многие были в серых холщовых штанах, служивших и кальсонами и брюками, в таких же холщовых рубашках, синих и клетчатых; лишь на некоторых выделялись ситцевые рубашки, опоясанные цветными поясками с кисточками из красной, желтой и пленой шерсти.
Почти у всех пальтишки зеленовато-серого цвета... Впрочем, едва ли можно было назвать пальтишками грубошерстные куртки без ваты и подкладки. У всех они были поношенные — видно, с плеча старшего брата или отца. Шапки старые, мятые, истрепанные, будто прокопченные в овине. А у кого из счастливчиков Новая —так такая большая, что при желании ее можно было натянуть на уши. Очевидно, куплена «на вырост», на долгие годы.
Но вот в класс с шумом ввалилась ватага ребят, среди которых один выделялся, как дубок в чахлом ольшанике. Он был в сапогах, из-под расстегнутого пальто (это было настоящее пальто) виднелась черная сатиновая рубашка, а вокруг талии — широкий кожаный ремень с медной пряжкой. Будь я постарше, то сразу разглядел бы, что и у него одежда поношенная, сапоги чиненые, а на самой середине шапки расплылось жирное пятно. Но тогда, на общем убогом фоне, костюм этого мальчика казался великолепным.
Как я узнал позже, это был сын кучера из имения Фаньково — Тихон Бобров. Он гордо стоял среди собравшейся детворы, здороваясь то с одним, то с другим. Сразу видно — ученик старшего отделения.
Куда бы ни подошли он и его друзья, там сразу раздавался визг и писк. Вот наступил мой черед.
В своих желтых постолах я выглядел щеголевато, потому что почти все ребята были в лаптях или, в лучшем случае, в чунях'. Этим я привлек внимание Тихона Боброва.
— Эй вы, мелюзга, кто из вас умеет писать? Подымите руки, я доложу учителю.
Я удивился: когда он успел поговорить с учителем? Но раз велят поднять руки, значит, так нужно.Поднялись две руки; вторая принадлежала Яше Хо-дасу, одному из маленьких боязливых мальчиков, которые пришли вслед за мной.
Нас разлучили с Яшей, объяснив, что каждый должен написать на доске фразу и тогда Тихон расскажет учителю, что мы за птицы Но, чтобы мы не списали друг у друга, один из нас должен выйти в сени.
Яша вызвался писать первым. Едва я вышел и начал размышлять над этой странной проверкой знаний, в классе поднялись крик и суматоха.
Через некоторое время меня ввели обратно. Тихон дал маленький кусочек мела, наказал сильно не нажимать, так как если мела не хватит, то будет считаться, что я провалился. Как только я взял мел, Яша закричал:
— Не пиши! Обман!
Я бросил мел и повернулся к Яше, которому несколько ребят пытались зажать ладонями рот. Что же здесь произошло?
Оказывается, Тихон Бобров продиктовал Яше Хода су:
«Что ты мнешься, лей быстрей! Клянусь раз, клянусь два: не в обиде буду я».
Когда Яша дописал эту фразу, ему тут же вылили за ворот кружку холодной воды. Он, видите ли, сам просил и честь честью расписался в этом, а Тихон не из тех, кто не выполняет просьбы!
Меня не спас Яшин предостерегающий возглас. Тихону нужно было опустошить кружку, и он не нашел более удобного места, чем моя голова. А Яша понес наказание за плохое поведение. Тихон где-то раздобыл книгу в твердом переплете, подошел к моему защитнику, сказал ему, что переплет книги очень хорошо пахнет, и предложил понюхать. Яша съежился, не ожидая от этой затеи ничего хорошего. Однако, взглянув в лицо Тихону, не посмел ослушаться и нагнулся. А Тихон провел острым краем книги у него под носом. Нос сразу побагровел Яша вскрикнул от боли, кинулся на обидчика и вцепился ему в волосы. Никто этого не ожидал. Разумеется, Тихон легко мог сам справиться с напавшим на него малышом, но, так как он был в школе вожаком, двое ребят услужливо бросились на помощь. Разведи они драчунов, ни один судья не возразил бы. Но они схватили маленького Яшу за ноги, и он чуть не упал. Я не мог этого допустить. Меня не так легко расшевелить, но если рассержусь — не обуздаешь! Это не раз испытывала на себе озорная, вороватая Толэ, когда Я нас ее.
Забыты были полученные дома наставления вести себя примерно, ибо от этого зависит будущее если не всей нашей колонии Рогайне, то по крайней мере жизнь дяди Дависа и моих домашних. Сорвав с головы
шапчонку и размахивая ею, как мечом, я бросился на нашего обидчика.Такие дела вообще трудно описывать. Знаю только, что шум становился все громче — одни кричали, другие смеялись, и скоро я почувствовал себя втянутым в какой-то водоворот. Еще мгновение — и я больше уже ничего не соображал; помню лишь, что вцепился ногтями в Тихона Боброва и щипал его изо всех сил. Я не заметил, как в классе стало внезапно тихо-тихо...
Вошел учитель — Митрофан Елисеевич Воробьев, которого ученики первого и второго отделений должны были величать господином учителем. Только ученикам третьего отделения и некоторым избранникам из второго разрешалось звать его Митрофаном Елисеевичем. Все замерли, а мы трое — я, Яша и Тихон — продолжали барахтаться на полу.
Учитель был молодой человек, лет тридцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139