Пусть Николай II пока живет и здравствует. Ни один настоящий революционер в Витебске или в каком-либо другом городе не побежит взрывать его бомбой или стрелять в него из браунинга.
В первый раз, хоть коряво и неумело, Соня разъяснила мне, кто такие большевики и как они борются. Я слушал внимательно, но в конце не утерпел:
— Прокламации... забастовки... политическое восстание рабочих... — повторял я разочарованно. — Вы с прокламациями, а они с нагайками. Вы забастовкой, а они штыками. По-моему, таким манером в России царь продержится еще лет сто.
— Послушай, Букашка... прежде всего нужно поднять народ на борьбу.
— Как ты его поднимешь? — не унимался я. Соня, насколько могла, терпеливо объясняла.
Еще недавно мне так хотелось от души поболтать с девушкой о минувших днях... о незабываемых часах, которые нет-нет, да и вспыхнут в памяти неясными огоньками из невозвратимого детства... Но наш разговор настроил меня совсем на иной лад. Прозвенел звонок.
— Хозяйка явилась. Царь, значит, уже отправился восвояси.
Девушка вышла и возвратилась не скоро.
— Соня, если понадобится человек, готовый жизнью пожертвовать во имя свободы и справедливости, прошу тебя — вспомни обо мне... Хорошо?
— Вспомню! А ты исчезни отсюда, пока не забудется лопатовская история. И не пиши никому, даже дяде. Нужен будешь — позовем. Понял?
У Сони было грустное лицо. Видно, ей тоже хотелось посидеть, пошутить со мной... Но за стеной забарабанили. Хозяйка приказывала...
Глава XIII
Я дома. — «Знаешь ли сам, за чем гонишься?» — Разговор с дедом за игрой в шашки.
Так вот она, моя маленькая, родная и все же так мало знакомая Рогайне! По границам хуторов тянутся длинные, узенькие язычки леса, кустарники ольхи, болотные вербы. Казалось, соседи, избегая друг друга, сознательно берегут рощицы и кусты, чтобы спрятать от чужих глаз свое богатство или нищету.
Но ведь не из-за узеньких полосок леса я плохо знал родную колонию. Где было найти время подружиться с соседскими детьми? Совсем еще ребенком, я довольствовался песком и камешками на собственном дворе. Чуть подрос — пришлось взять пастушью сумку и кнут. Мне кажется, что Египет по книгам я изучил подробнее, чем Рогайне, где мне была хорошо знакома только боль-шая дорога и две тропинки: одна в школу, другая на станцию.
Медленно приближался я к дому. Вот показалась большая ель, у которой буря ободрала ветви и сломала верхушку. Странно, куда запропастился Дуксик? Обычно он первым замечал меня и стрелой бросался навстречу. значит, нет больше Дуксика. Может, волки загрызли? Тогда, по крайней мере, новый пес бы залаял... но нет и нового. Непонятно... Где это видано — хозяйство без собаки? Ведь собака подает сигнал, когда приближается зверь или чужак.
Еще прошлой весной бабушка жаловалась: «Такой пес съедает не меньше, чем поросенок. Лучше уж поросенка держать». Вернее всего, теперь нечем кормить ни пса, ни поросенка.
Возвращаясь домой после долгого отсутствия, я всегда любил пошутить. Если первой показывалась Зента, надвигал шапку на глаза, басом спрашивал: «Как мне пройти к Заланам?» Если мать — «Скажите, нельзя ли у вас переночевать?» Если бабушка — «Не нужно ли вам лишнего едока?» Что поделаешь: приходилось за шуткой скрывать огорчение. Сколько раз я мечтал: «Наступит день, когда явлюсь с подарками». Зимой мечтал привезти полушубок, валенки, шаль... Летом — платочки, книжки с картинками, ботинки... Но мечты оставались мечтами: помаячат и растают, оставив в душе лишь неутолимую тоску.
На этот раз я снова пришел с пустыми руками, и все-таки встретили меня радостно, как всегда. Утирая глаза, бабушка сказала:
— То-то у меня давеча нож из рук выпал. Сразу подумала: гость будет.
Развязав узелок, я вручил Ирме карандашик. Она поблагодарила и убежала, повторяя:
— Пошлю папе письмо... длинное-предлинное, большое-пребольшое!
— Отец пишет? — с беспокойством спросил я. Этот вопрос в то время задавали в миллионах семей.
— Получили, получили! — радостно отозвалась бабушка.—Благодарение богу, ранен.
— За что же благодарить бога? — удивился я.
— Как — за что? Рана не тяжелая. Ногу не оторвало, голова цела. Пусть передохнёт. Может, ненадолго домой отпустят... А еще раз так же счастливо ранят —глядишь, и мира дождется...
Ирма уже выводила каракули па синей оберточной бумаге.Мать, любовно посмотрев на псе, сказала:
— Не лучше ли поберечь карандашик для нашей школьницы? Мы дома можем и угольком писать.
Ирма задумалась.
— Пиши, пиши, для Зенты другой найдется,— успокоил я сестренку.
Девочка еще некоторое время старалась над своими каракулями, потом засунула карандаш в стену, в щель между бревнами, и важно пояснила:
— Пусть Зента! Я угольком.
У меня на сердце потеплело. Откуда у маленькой сестренки такая рассудительность, сметка и ласковость? Бабушка нежно посмотрела на внучку:
— Вот и правильно. Зенте в школе приходится больше писать, чем тебе... Что же готовить? — обратилась она ко мне. — Есть у нас еще мясо... бараньи ребрышки, только уж очень круто просолены. Тебе, наверное, хотелось бы молочной путры?
— Молочной путры, молочной путры!—Услышав последние слова бабушки, Ирма весело захлопала в ладоши.
— Разве наша Толэ не дает больше молока, что вы давно не ели молочной путры?
— Дает еще, дает, да, видишь ли, мы копим масло и творог—может быть, удастся солдату посылочку отправить. Сами мы больше мясо...
Мясо?.. Я-то уж знал, что иной ловкий кот поедает в день больше мяса, чем взрослый человек в семействе Заланов.
— Что ж, свари, бабушка, и сегодня с мясом. Молоко лучше побережем для солдата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139