Я писал весь вечер п еще далеко за полночь. Хорошо, что в этот вечер к портному не пришел никто из собутыльников. Зато поздно ночью, шатаясь, вернулся домой он сам и, повалившись на кровать, тут же захрапел.
Я проработал почти всю ночь и, совершенно одурев, сделал ошибки в двух местах. Эти страницы пришлось вынуть — не вырвать, а именно вынуть, и па их место вложить новые из другой тетради. Кто мог поручиться, что Барбович не пересчитает страницы? А в каждой те» тради 16 листов — 32 страницы, так как они специально куплены в магазине Дрейцера.
Воспитанники гимназии Неруша должны были покупать тетради только у Дрейцера—так распорядился директор. Для немецкого языка — в розовых обложках, для французского — в серых, для арифметики и алгеб1 ры — в синих и т. д., и все со специальными этикетками, на которых напечатана фамилия Неруша. Гимназисты ехидничали, что торговец книгами и письменными принадлежностями Дрейцер подарил нашему директору пегую охотничью собаку, и тот решил его за это отблагодарить.
Кто знает, в охотничьей ли собаке тут дело, но.гимназисты Неруша приносили Дрейцеру прибыль.
Под утро я заснул и спал очень тревожно. Мне снились мыши, крысы, тигры и крокодилы.
Когда пришел в гимназию, кружилась голова и по» ташнивало. Дождавшись урока арифметики, попросил Барбовича отпустить меня домой. Он, минуту подумав, спросил:
— Вы живете у родителей или снимаете комнату?
Услышав, что снимаю комнату, учитель пожал пле-чами:
— В таком случае, кто поручится, что вы сейчас пойдете именно домой? Если принесете удостоверение от врача — тогда, пожалуйста, идите.
Какой врач выдаст мне даром удостоверение? Я начал корчить всяческие гримасы и несколько раз застонал. Тогда он наконец отпустил меня, сказав:
— Запомните, что это очень подозрительно, когда гимназист уходит с уроков. Если бы вы совсем не пришли с самого утра, то ваша болезнь была бы куда правдоподобней.
На этом неприятности не кончились. Я отправился домой по улице, где редко показывались извозчики. Поэтому спокойно переходил через дорогу, не оглядываясь по сторонам. Вдруг из какого-то переулка вылетела карета, запряженная парой лошадей. Я едва отскочил— колесо кареты успело задеть носок моего левого ботинка. Тьфу ты, нечистая сила! Это дочь самого губернатора, которая учится в женской гимназии императрицы Марии и, должно быть, сейчас едет в гимназию. Я уже слыхал об этой барышне из высшего общества. Она часто нарочно мчится по переулкам, пугая рассеянных прохожих. Однажды оглоблей ее саней задело маленького гимназиста — тот свалился как сноп, но кучер соскочил с козел и закричал городовому: гимназист хотел напугать губернаторских лошадей, чтобы дочь губернатора разбилась! Пострадавший малыш попал в кондуит и получил по поведению четыре. Не раз гимназисты, увидев губернаторских лошадей, цедили сквозь зубы:
«Ведьма едет!»
Я проходил мимо Могилевского рынка. Там каждый предлагал свой товар: кто — поросят, овец, гусей, кто — сено, овес, лен, а кто — дрова, картофель, яблоки... Стоял такой шум, что в ушах звенело. Внезапно услыхал за спиной:
— Букашка!
Быстро обернулся — вот так радость! Алеша Зайцев! Он все еще работал у Шуманов не то пастухом, не то батраком: жалованье как у пастуха, а работы как у батрака.
Когда первая радость прошла, Алеша угостил меня изюмом и хвалился: хозяин в городе подобрел. По Дороге у Алеши два раза распряглась лошадь. Шуман бранился, грозил отстегать такого возницу вожжами. А в Витебске все же дал гривенник на лакомства. Алеша собрался было купить конфеты, но спохватился: много ли купишь — две-три штуки, и всё. И вот взял изюм — да такой мелкий, что надолго хватит.
Бедный Алеша! Мне вдруг стало невыразимо жаль его. Я обнял своего дорогого друга, как родного брата, которого годами не видал.— Господин гимназист, фи! Как не стыдно! Нашли с кем нежничать! — неожиданно пропищал женский
голос.Я увидел какую-то важную даму в меховой шубе. Возможно, это была одна из главных персон «дамского комитета».
От этого писклявого голоса у меня по всему телу, как волны, прокатились и холод и жар. Алеша покраснел, отскочил в сторону — вот-вот он исчезнет в толпе... Я двинулся за ним.
— Что слышно о школе, о ребятах? О Митрофане Елисеевиче?
— Эх, браток, живу я как в арестантских ротах! В праздники и не думай отлучиться. Ну, говорят, Ми-трофан Елисеевич редко таскает за вихры... Наверное, жениться собирается. Теперь и я мог бы учиться...
— Так учись!
— Кишка тонка! — Видя, что я не понял ответа, Алеша рассмеялся. — Только ангелы живут воздухом, мы же без хлебушка ни шагу... А хлебушко растет на чужих полях! — поучал он меня, как старик несмышленого ребенка.
Глава XIII
Наставления Пузыкина. — О тонких манерах и прошениях.
О присуждении стипендии сказал мне делопроизводитель гимназии Пузыкин. Гимназисты относились к нему пренебрежительно, а старшеклассники с ним почти не здоровались. В прежние годы он пытался играть роль воспитателя: на переменах, шаркая ногами, шнырял по
залам и коридорам, высматривал и вынюхивал всякие незаконности. В то время з седьмом классе учились удалые парни, и они решили, что если уж канцелярский писарь начнет совать свой нос в гимназические дела, то им плохо придется. Раза два в темноте спустили его с лестницы, да так, что он еле убрался, волоча ноги, прихрамывая и кряхтя. Потом в квартире, где он жил, выбили рогатками все стекла и так отлупили его двух сынков, что хоть беги из Витебска.
В мое время Пузыкин не слонялся возле классов, поняв, что роль доносчика ему не по плечу. В конце концов Пузыкин убедился, что в стенах гимназии он тоже низшее существо, и целыми днями сидел в своей канцелярии, скрипя пером по бумаге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139