..
Помолчав немного, Радкевич снова загорячился:
— Подумай, какая подлость! Директор говорит мне: «Радкевич, возможно, я вас простил бы... Соберите материал для второго номера... и покажите мне...» Понимаешь, Роберт, он хотел купить меня, сделать шпионом! Шпионом, ты слышишь? — Радкевич сдавил мне руку словно клещами. — Со мной ему это не удалось, но пойми: между теми немногими, кто писал в первый номер, был шпион!
На другой день Иван Романович Неруш вызвал меня к себе. Сурово насупясь, он молча швырнул мне несколько листков. Я вытаращил глаза: мой почерк... мой почерк .. Это мои стихи! Неужели они обыскали подвал? Меня бросило в жар и в холод.
— Роберт Залан!—Директор, саркастически улыбаясь, откинулся в кресле. — Я не знал, что у меня в гимназии воспитываются такие таланты... да, таланты, но с преступным уклоном. Послушайте, как это звучит. ... — Директор взял листок, прочитал несколько строк, подчеркнутых красным карандашом. Это были строки о голодных деревнях, об изувеченных на войне людях, о слезах и стонах детей. — Не хватает только одного: долой правительство, долой царя! — горячился директор.— Ну, молодой человек, что вы на это скажете?
Что я мог сказать? Мой мозг все время сверлила мысль: как попали эти стихи в руки директора? И, только когда Неруш упомянул цари, у меня словно пелена спала с глаз: ведь я послал стихи в редакцию губернской газеты. И все-таки откуда известно, что подписавший их Букашка — это я? Анашкин! Кто же иной мог раструбить о «преступном уклоне» моих стихов! Видно, он донес и о Толином журнале.
— Залан,—грозно продолжал директор, — ваше будущее вполне ясно: попадете в кондуит... Мне бы не хотелось исключать вас. Вы знаете: я не людоед, но нельзя же допускать подобные вольности... Это моя святая обязанность как подданного великой Российской империи.
— Откуда известно, что это мои стихи? — спросил я, сообразив, что могу отказаться от стихов, подписанных псевдонимом «Букашка».
Но директор положил листочки на тетрадь с моим классным сочинением и сказал:
— Ваш почерк, Залан? Не правда ли? .. — Помолчав, он принял отеческий вид. — Роберт Залан, вы находитесь на ложном пути. Мне хотелось бы вас спасти... Я не поэт, однако вижу: у вас талант. А что, Залан, если бы я предложил вам тему? О чем вы думаете?
— Господин директор, я, разумеется, пе знаю редакционных порядков, но разве подобает господину редактору доносить?
Иван Романович усмехнулся:
— Чистая случайность, Залан, чистая случайность... Редактор — мой личный друг. И я увидел в его кабинете эти стихи... возможно, малообработанные, однако, нужно признаться, глубоко антигосударственные.
Отпираться было бесполезно. Директор сидел в кресле и теребил свою бородку. Потом он подался ко мне и вкрадчиво начал:
— А что, Залан, если бы вы сочинили стихи, прославляющие нашего царя и героических офицеров, которые, как львы, сражаются на фронте?
Я понял все: мои стихи, каковы бы они ни были, все-таки задели кое-кого в редакции. Вымирающие деревни... убитые... Да разве можно писать об этом!
Директор торопил меня с ответом:
— Когда я получу от вас такие стихи?
— Никогда!
Неруш покраснел, его пальцы нервно забегали по блестящим пуговицам мундира. Я уже догадывался, каковы будут выводы.
— Расстанемся по-хорошему, Роберт Залан. Если вы попадете в кондуит, вам все равно придется оставить стены моей гимназии. Я не хочу вас преследовать — возьмите свои документы и уходите!
Ловко, ловко, господин директор! Я стал взрослее за то время, что пробыл в вашем кабинете. Вы рассудили правильно: таким путем удастся замять тот факт, что в гимназии Неруша два с половиной года получал стипендию «дамского комитета» ученик, который враждебно настроен к существующим порядкам. Вы не хотите, чтобы на ваше учебное заведение пала тень.
Директор меня поучал.
— В своем прошении, Залан, укажите, что вы вынуждены прервать занятия по семейным обстоятельствам. И вы уйдете из моей гимназии бе:! записи в кондуите. Благодарите бога: вам попался действительно либеральный директор...
Я вышел на улицу. На стенах гимназии яркие цветные афиши объявляли, что комитет помощи нуждающимся ученикам гимназии Неруша устраивает большой концерт с благотворительной целью. «Весь доход в пользу нуждающихся гимназистов».
Я усмехнулся: ну, я-то теперь свободен от унизительной опеки «дамского комитета»!
Часть 3
Глава I Безжалостно студеная зима. — Молитвы пани Ядвиги.
Зима на белорусских берегах Двины из года в год зло шутила над людьми, носившими худую одежду, по-ношенную обувь и облезлые шапки. Вдосталь помучив жителей серых деревень и городских окраин, она все же выпускала на улицы, на дороги и поля оттепели с легкими туманами. Пусть людишки переведут дух, пусть они схоронят тех, кто оказался послабее, кто умер в свирепые ночи, пусть ребятишки слепят снегурок и построят снежные крепости.
Новый, 1916 год привел за собой особенно злую зиму — бесконечно долгую и безжалостно студеную. Губернская газета утешала читателей, что такая же зима была и в начале прошлого века. Тогда тоже под стрехой находили замерзших птиц. Газета ободряла: зато, мол, весна в тот год была на редкость хорошей, солнечной и цветущей. Итак, потерпите: грозного деда-мороза и в этом году прогонит веселое пение жаворонков. Настанет день, когда даже у детворы из темных подвальных квартир запестреют в руках подснежники, одуванчики, ромашки.
А пока многие тысячи жителей Витебска вынуждены были страдать и терпеть.В эту зиму я жил у одного доброго знакомого, кожевника Тараканова. Кожевнику принадлежали две комнатенки, разделенные тонкой дощатой перегородкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139