Бабушка обычно любила пошутить, но сейчас она молчала и только несколько раз вздохнула.
Я был готов перенести любые страдания и все же не представлял себе, что тело может так болеть. Бабушка поддала такого пару, что мне казалось — вот-вот загорятся мои волосы. Затем она намочила веник в ведре с едким раствором и начала хлестать им по кровавым ранам.
Вцепившись в полок, чтобы бабушка не сдернула меня на пол, я извивался, как червяк, и визжал, как поросенок. А когда она остановилась, застонал:
— ...до конца... до конца...
Хотелось сказать, чтобы она меня хлестала и терла до тех пор, пока чесотка не будет изгнана, но язык больше не повиновался.
И хитрая же была моя бабушка — спасибо ей за эту хитрость! Бросив взгляд на окошечко, она воскликнула:
— Альфонс Шуман едет!.
Это придало такую силу, что руби мне руку — я бы не крикнул. Только крепче вцепился в полок и притих...
Бабушка закончила ужасную операцию, облила меня холодной водой и сняла с полка. Она тихо обмахивала меня платочком... Наконец я спросил:
— Альфонс не слыхал?
Глаза бабушки странно блестели. Она ответила:
— Никакого Альфонса не было...
Потом одела меня и на руках отнесла в избу. Я стал таким легким, что бабушка несла меня без особого труда. В школу поехал только через три дня. Теперь я знал, какое значение имеет чистота.
Глава XXVII
Бак со сладкой водой. — Коса и камень. — Тихон Бобров уходит.
На солнце уже звенела капель, когда однажды в понедельник в мой мешочек засунули только краюху хлеба, вареную картошку и горсточку соли. Жалобы все равно не помогли бы, поэтому мой желудок вскоре приспособился к такому питанию.
Хозяйка готовила пищу в печи, и, когда поблизости никого не было — маленькая Нина не шла в счет,— я держал свой хлеб над паром, поднимавшимся из горшка с похлебкой. Хлеб пропитывался приятным ароматом, и я съедал его как самое большое лакомство.
Как-то Тихон Бобров раздобыл несколько крупинок сахарина и бросил их в бак с водой. Мы запивали хлеб сладковатой водой и не могли нарадоваться.
Но Тихон, изменчивый, придирчивый и порой несносный, оставался верен себе. Однажды он весь день ходил ощетинившись, как еж. Я подумал: не ударил ли пан опять его отца? Заметив, что около бака поднялся шум и толкотня, Тихон кинулся туда. Все расступились перед ним, ожидая, что он бросит в воду еще крупинку сахарина. Но Тихон недолго думая опрокинул бак:
— Раз не умеете по-товарищески, ничего не получите!
Неизвестно, чем бы это кончилось, так как вся толпа с бранью загнала Тихона в угол... Но в этот момент И школе подъехал батюшка Онуфрий.
И получилось так, что на уроке «закона божьего» оба они были в плохом настроении: батюшка Онуфрий и Ти-
— Невежды! — Учитель начал сердиться. — Учи вот таких! Великороссы вы — да, великороссы! Некоторые говорят, что вы какие-то белорусы. Это — пустяки; может быть, учеников первого отделения еще можно назвать белорусами, но вы грамотные — вы уже настоящие великороссы! ., Видите вот это? — Учитель помахал в воздухе шелестящей бумажкой. — Это циркуляр, и в нем все ясно сказано.
Не ожидая ответа, Митрофан Елисеевич начал объяснять, что у царя много врагов, старающихся ему всячески вредить. Есть и такие, которые называют себя белорусами и уверяют, будто бы у белорусов свой язык. Но все это глупости, никакого белорусского языка не существует.
Некоторые мои товарищи белорусы ухмылялись, опустив головы. Андрюша украдкой подмигнул мне. А Митрофан Елисеевич важно продолжал упрекать нас, что мы должны вообще гораздо больше почитать науку. Всего этого, видите ли, требует от нас царь, а мы его огорчаем. Куда это годится, если даже ученики третьего отделения не знают еще всех слов, пишущихся с буквой «ять»! Размахивая циркуляром, он тут же начал проверку:
— Ну, Пашкин, перечисли мне все слова и все случаи, когда нужно писать «ять»!
Затем учитель снова произнес длинную речь и пообещал уделить особое внимание букве «ять»: пусть все зарубят это себе на носу.
С того дня господин учитель действительно наказывал за эту букву гораздо чаще и больнее. Но напрасно: не все заучили слова с буквой «ять», и тщетны были напоминания, что мы этим огорчаем царя и его ближайших помощников.
Глава XXIX
Нас обучают, как солдат.
Последнее время Алешу Зайцева наказывали очень часто. И вот мы столкнулись с ним во время перемены у школьной калитки.
— Дайте мне совет... — заговорил Алеша. — Я больше не могу... Хочу пойти обратно в первое отделение... Как бы это устроить?
— Почему в первое отделение?
— Там ведь не бьют... — Он показал красные полосы возле уха.
— Гм... — протянул Андрюша Добролюбов. — Тогда уж лучше сидеть дома. Заниматься... самостоятельно.
— Дома заниматься? А кто же позволит и кто мне поможет? Я, чай, не паныч. Уж лучше в первое отделение, .. Только не знаю, кому из учителей сказать. Что, если Митрофан Елисеевич совсем оторвет мне ухо?
Решение Алеши взволновало меня. Как можно вернуться в первое отделение? Всю жизнь, что ли, учиться в нем? И я сердито крикнул:
— Трус ты, и больше ничего!
— Я трус? — У Алеши загорелись глаза. — Это мы сейчас увидим! Выходи!
Оба мы были малы, как карлики, и со стороны, должно быть, выглядели очень смешно, но нас обуревала ярость.
— Трус, конечно... — повторил я. — Конечно, трус! Мы засучили рукава, поплевали на ладони. Во мне бушевало возмущение: ведь Алеша потратил так много сил, и вдруг на тебе — обратно в первое отделение! Мы уже были готовы броситься друг на друга... Вдруг Алеша приостановился:
— Только не хватайся за рубашку... За рубашку не хватайся. Если порвешь, где взять новую?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139