Картина для меня совершенно ясна. Не удивляйтесь, батенька: если бы вы поездили столько, сколько я... Мне достаточно открыть дверь, два-три раза пройтись по классу, и я уже знаю, что за школа... знаю, какие там учителя...—Он лукаво прищурил глаза и скосил их в сторону Зинаиды Ивановны...
На другой день все пошло по-старому. Ветки, о которые вытирали ноги, растащили по всем углам; все снова скакали по партам.Через неделю школа, казалось, стала еще грязнее, чем была. А Митрофан Елисеевич опять драл всех за уши и ставил на колени. И, несмотря на обещание, данное Зинаиде Ивановне, он все-таки мстил дезертирам — сильнее трепал их за волосы и дольше заставлял стоять на коленях.
Глава XXIV
«Все вы трусы!» — Битва с могущественными.— Ледяные ядра.
Должно быть, инспектор в своих бумагах не написал ничего такого, что порочило бы аничковскую школу. Митрофан Елисеевич, кажется, понимал, что в этом есть и моя заслуга. Он больше не называл меня негодяем и идиотом, хотя с буквой «ь» я нередко попадал впросак; Я уже думал, не удалось ли мне избавиться от всех бед.
Приближались зимние каникулы. Но оказалось — еще слишком рано радоваться. Как-то раз учитель послал меня и Тихона Боброва к тому самому портному Аникеевичу, который стриг ребят, выдирая волосы с корнем. Идти с Тихоном было не очень-то приятно: только вышли из школы, он подставил мне подножку, и я упал. Поднявшись, чихнул да утерся — что еще оставалось делать?
— Почему ты не вцепился мне в волосы?
— За что?
— Ну, за эту самую подножку.
— Разве ты не нечаянно?
— Нет, нарочно.
— Где уж мне, такой букашке... Ведь ты как бык.
— А вот я как раз люблю броситься на такого, кто сильнее меня, и отколошматить его.
С минуту мы шли молча: я не мог понять, что случилось с Тихоном.
— Ты знаешь... — вдруг остановился Тихон. — Ты знаешь, что сделал вчера пан с моим отцом? Собачьей плеткой хлестнул его по спине.
— Неужели?
— Трусы вы — и ты, и мой отец, и все! Нужно было дать сдачи — так, чтобы пан перевернулся. А вы только и знаете: «Разве это не нечаянно?» Вот и мой отец тоже! После этого спокойно спрашивает у пана, во сколько запрягать серого жеребца. Ох, и стыдно мне было! Взглянуть на него не мог...
Мне никогда не доводилось видеть Тихона грустным. Забияка — и вдруг так голос дрожит!
— А вечером, — продолжал Тихон, — отец побывал у механика Дударя и пришел домой тихий, задумчивый; пел песню о Стеньке Разине, как тот рубил господам головы. Я подошел к отцу и поцеловал его. Сам не знаю, как получилось...
Все это меня ошеломило. Как бы разом прозрев, я с почтением посмотрел на Тихона, которого, казалось, только сейчас впервые увидел по-настоящему.
Вдруг впереди показались три мальчика. Одного из них, неуклюжего и толстого, я узнал бы даже, если бы он сидел в мешке. На двух остальных были голубовато-серые шинели и синеватые фуражки с белыми листочками.
Я не знал, кто они, и вначале принял их за каких-то чиновников. У меня заколотилось сердце при мысли, что такие маленькие мальчики уже зарабатывают себе на хлеб и так красиво одеваются!
— Чудак! — проворчал Тихон. — Это такие же ученики, как мы, но они учатся в господской школе — в гимназии.
Пока я восхищался их фуражками и блестящими пуговицами, Тихон разглядел совсем другое. Все встречные почтительно приветствовали хорошо одетых мальчиков. Некоторые старушки низко кланялись: «Добрый день, панычи!» — и долго смотрели им вслед. Ну, если старики так унижаются, это еще куда ни шло, но и те, кто помоложе, вели себя почти так же.
Я просто надивиться не мог:
— Почему им так кланяются? Разве тех, кто в фор-, ме, все должны приветствовать?
— Эх, и болваном же ты иногда бываешь! — вскипел Тихон. — Эта парочка — сынки лавочника Мухобоя. Отец — мужик, со всех шкуру дерет, а дети — белоручки. Разве ты не знаешь, что вся деревня у Мухобоя в долгу? У иного в душе кипит, а он улыбается, здоровается и кланяется! — Тихон все больше распалялся. — Когда эти голубые чертенята съезжаются к нам в имение, остальные ребята не знают, куда деваться. Они бьют всех наших, где поймают. Ну, я им покажу!—С этими словами Тихон схватил несколько комков снега и налетел на гим-назистов.
Паш Альфонс сразу шарахнулся в сторону и только размахивал руками. Но оба гимназиста смело бросились на Тихона. Я еще никогда не видел его таким взбешенным. Стиснув зубы, он наскочил на одного из гимнази-
стов, не обращая внимания на другого, который кидал в него комья оледенелого снега. Когда Тихон пустил в ход кулаки, гимназист завизжал и бросился наутек. Второй раздумывал, что предпринять, но Тихон подставил ему ногу, и гимназист свалился как подкошенный... Вскочив, он уже больше не размышлял ни о чем, перепрыгнул через забор и, проваливаясь в сугробы, исчез за сараем...
— Эх ты, медвежонок!—ликовал Тихон, повернувшись ко мне. — Смотри, как надо учить лавочников-живо-глогов!
А на следующий день Митрофан Елисеевич опять забыл прочитать с утра молитву и, разъяренный, остановился перед Тихоном.
— Ну... — Здесь последовало грубое ругательное слово. — Отвечай! Из-за тебя лучшие люди нашего общества не смеют и на улице показаться. Ты у меня три дня простоишь на коленях до поздней ночи! А ты, Букашка... — он повернулся ко мне, — почему ты не защищал несчастных? Почему ты сейчас же не сообщил мне?
— Митрофан Елисеевич,— вставил Тихон сладким голосом, будто бы эти «три дня» совсем к нему не относились,— пан велел спросить у вас: в одной книге он нашел слово «каруд», и никто в имении не может это слово объяснить. Уж на что умна наша гувернантка, и та не знает. Пан страшно на всех сердится, ходит по кабинету, стучит палкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139