Хоть далеко не продвинешься, по крайней мере пройденного не забудешь. Книгу, обернутую в старую тетрадную обложку, я засовывал за пояс.
Бабушке такое чрезмерное усердие не нравилось:
— Парень, из-за книг у тебя поясница словно вспухла! Могут подумать — какая-нибудь болезнь. В нашем доме теперь живет красивая девушка, — встряхнись!
— Что мне до девушек, у меня своя дорога, — ворчливо отзывался я.
Однажды вечером, уже лежа в постели, кузнец вспоминал о событиях 1905 года в Сунаксте и в соседних волостях.
Я задал неожиданный вопрос:
— Вот вы пели революционные песни, согнали пастора с церковной кафедры, вступили в отряд «Лесных братьев», вместе с ними разоряли имения баронов и казнили карателей. А теперь? Почему вы теперь спокойно живете в Рогайне?
В ответе Лапиня прозвучало неожиданное смятение:
- Видите ли, Роб, я и сам себя не могу понять... Может, старость...
Попробуй усни после такого разговора! В мозгу сверлит. Лапинь не старик. И разве старость может заставить человека свернуть с избранного пути? Скажем, вот я выбиваюсь из сил: учиться, учиться! Разве я когда-нибудь откажусь от книг? Или когда-нибудь заявлю Соне: «Вы там действуйте, а я подожду»? Нет! М-да... может, я еще невежда... Но, если за что ухвачусь всем сердцем, — не отступлюсь... Пальцы отрубите? Попробуйте. Пальцы-то можно отрубить, но сердце не оторвать от того, что навеки завладело им.
Глава XXI
Меня зовут в Витебск. — Куда девалась борода дяди Дависа?
Зента возвратилась из Богушевска и шутливо-торжественно подала мне письмо:
— Пахнет вкусно! Если там внутри конфеты, оставь и нам с Интой.
Инта передернула плечами, сдерживая смех.Я повертел письмо в руках, осмотрел печать. Вот как! Брошено в почтовый вагон поезда Витебск — Жлобин. Возможно, здесь, в Богушевске. Почерк незнакомый, еще не установившийся, круглый почерк школьника. Может быть, Инта или Зента решили надо мной подшутить?
Распечатал письмо, быстро пробежал скупые строчки: «Если можешь, приезжай. Твой дядя был тяжело болен. Сейчас поправляется. Живет на Караваевской, в доме Маркова, как идти к Двине — в конце улицы направо». Затем шли приветы Заланам и некоторым соседям.
Передо мной проносились картина за картиной. Вот дядя добивается, чтобы малыша-племянника приняли в аничковскую школу, вот он несет мальчика, упавшего в грязь, от сарая ЗудрагоЕ до дома Заланов. Вытаскивает из ямы собачонку Помещицы, и племянник поступает в гимназию... В голове мелькнуло: а зачем зовут меня? Кто знает... Соня же сама не напишет.
Ужинали во дворе под липой. Выслушав мой сбивчивый рассказ о письме, которое, должно быть, написала Альма, бабушка громко крикнула в открытую дверь клети:
— Лапинь, ау!.. Иди сюда!
Кузнец, пощипывая усы, вышел во двор.
— Лапинь, ведь ты собирался в Витебск?
— Да, Зильвестриха давно обещает лошадь. Только вот попутчика нет, а так мсжно хоть завтра.
— Ну и хорошо. Значит, договорились — послезавтра.
— Погоди, бабушка... — возразил было я.
— А чего там годить! Посеять уже все посеяли, убирать еще не скоро. Завтра испечем лепешек, приготовим гостинец. Зента сбегает в Богущевск — мать, наверное, тоже чего-нибудь наскребет. Поедешь с Лапинем — дешевле выйдет, чем поездом.
— Может быть, я не скоро вернусь... — пробормотал я.
— Тем лучше, — улыбнулся кузнец. — Похожу по скобяным лавчонкам, поищу старую железную рухлядь. Телега и без вас будет полна...
В Витебске я нашел дом по указанному в письме адресу и постучал. Никто не отозвался. Постучал еще раз. Тишина. Неужели все ушли? Жди теперь до сумерек, пока возвратятся...
Присел на ступеньки и не заметил, как дверь тихонько приоткрылась. Шаркнул башмак.
В дверях стоял сухонький человек с нависшими бровями, на первый взгляд — очень строгий.
— Извините, здесь живет Давис Каулинь?
— Сейчас спрошу... — Человек повернулся. В узком коридорчике за ним мелькнули девчоночьи косички.
— Кто это там? — спросил женский голос.
— Здесь один паренек спрашивает Дависа Каули-ня... — Человек громко засмеялся: — Разве я виноват, что он не узнает меня?
В самом деле, без бороды дядю трудно было узнать. С бородой он казался моложе и добродушнее. Теперь лицо его стало мрачней; когда он сжимал челюсти, на скулах прыгали желваки. Наконец я опомнился.
— Сама тетя Лиепе едва ли узнала тебя после того, как ты изуродовал себя ножницами и бритвой! — пошутил я.
— Это правда. Потому и прощаю Букашке.
— Жаль все-таки, дядя! Когда-то я с завистью поглядывал на твою бороду.
— Эх!—Давис Каулинь отмахнулся.— Заходи в дом, а то мы дальше бороды так и не двинемся. Посмотри, как выросла твоя сестричка Альма.
Поздоровавшись со всеми, я остановился у окна. За окном шелестел сад, в нем росли яблони, вишни, сливы. Конечно, сад принадлежал хозяйке дома, но было приятно, по крайней мере, что Каулини живут возле сада, и перед их глазами не голый, похожий на свалку двор, как на прежней квартире.
Вскоре дядя Давис ушел куда-то, взяв с собой Альму.
За чаем тетушка Лиене расспросила меня о домашних, о соседях, о деревенской жизни, о дороге. Чем дольше разговаривали, тем больше приходилось удивляться. Я не понимал, что случилось с тетушкой. Год назад она допытывалась бы, что ели на поминках деда, что пили, как были одеты гости. Теперь о таких мелочах и не упоминала, даже не поинтересовалась, женился ли кто в Ро-гайне. Зато подробно расспросила о стычках со Швен-дерами и Шуманами. Когда я упомянул, что видел, как в одном селе пахали на людях, тетушка забыла о своей чашке чая... Наконец я спросил:
— Почему дядя сбрил бороду? Зачем ему было уродовать себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139