Меня спутали избы, которые так осели, что даже свинья свободно могла с улицы сунуть в окошечко свое любопытное рыло.
— Отец, — заговорил я после долгот молчания, будучи не в силах больше сдерживаться, — тут в некоторых избах живут хуже, чем мы!
— Конечно, хуже... — Отец с горечью посмотрел на избу, из которой через полуоткрытые двери валил дым. — А почему они должны жить лучше нас?
— Отец, — снова начал я, — здесь из каждой избы кто-нибудь ходит в школу?
— Да в уме ли ты! Тогда школа была бы набита одними аничковцами. А в ней учатся дети из пяти деревень. Думаешь, учиться легко?
Наконец, после того как нас изрядно порастрясло на ухабистой дороге, заваленной сучьями, обрезками досок и старых жердей, мы остановились у перекрестка. За давно некрашенным зеленоватым забором поднимался серый дом. Он был гораздо больше других, широкий и
длинный. Но в стенах этого дома тоже зияли щели, и оконца были, пожалуй, меньше, чем в крестьянских избах, — они напоминали мне стекла бабушкиных очков. Над дверями виднелась желтоватая вывеска: «Аничков-ская земская начальная школа».
Итак, мы у цели. Отец несколько раз поправил шапку, словно собираясь сказать что-то важное. Потом щелкнул кнутом, как большому протянул мне руку и пробормотал:
— Так-то вот... Ну, сынок, не осрами нас... — Лицо у отца было печальное; казалось, он еще что-то хотел сказать, но махнул рукой и хлестнул Ионатана.
Я остался один в чужом месте, и мне показалось, что даже торба, в которой пока, кроме пенала, ничего не было, тесно прижалась ко мне, как бы боясь чего-то. Один...
Где-то пели петухи, хлопали двери, скрипели колодезные журавли.
Один...
В заборе я увидел калитку и открыл ее. Но она так пронзительно завизжала, что я отскочил.
Мимо прошла какая-то женщина и спросила, не холодно ли мне. До тех пор я не ощущал холода, но, как только она произнесла эти полные сочувствия слова, я поежился, сунул руки в рукава. А белый липкий туман все просачивался сквозь мое пальтишко, точно хотел посмотреть, как течет кровь в теле маленького пастушонка, начинающего новую жизнь.
И вот мне пришло в голову, что я, должно быть, несправедливо относился к своему бывшему подопечному— поросенку Эрцогу. Когда день клонился к вечеру и становилось прохладно, он частенько кидался бегом домой, но я безжалостно гнал его обратно.
Что-то стукнуло справа от меня; я вздрогнул. Прихрамывая, ко мне приближался человек средних лет с длинными усами и бледным липом Его глача поблескивали, казалось, он чем-то рассержен. На груди неясно вырисовывались две медали Эго был Иван Иванович Чвортек — ближайший сосед школы, ее сторож и уборщик Медали получил он во время русско-японской войны за простреленную ногу и проколотую грудь. Но все это я узнал позже. Пока же человек с медалями
неожиданно наткнулся на меня, и я не знал, что делать. Еше будучи малышом, я не дичился чужих людей. Но медали здорово меня смутили: должно быть, это важный человек, который может причинить крупные неприятности.
Тут он совершил большой промах, и из моего сердца мгновенно улетучился страх. Иван Иванович улыбнулся и только после этого строго спросил: умею ли я бить стекла, марать чернилами печки и стругать ножиком парты. Вздохнув, я ответил, что не умею. Тогда он впустил меня в класс и предупредил: если я попробую все это делать, то он оторвет уши и мне, и моему дедушке, и бабушке, и всей моей родне.
Так я вступил в аничковскую школу.Чвортек обошел класс, чуть ли не из каждого окошка поглядел на улицу. Потом лениво взял в сенях засохшую метлу на такой длинной палке, что, стоя посредине комнаты, мог достать ею все углы. Как только он коснулся метлой пола, поднялись целые облака пыли. Я недоумевал, почему он не побрызгает пол водой, но побоялся спросить, решив, что в школе так нужно.
По рассказам, школа представлялась мне чем-то вроде благоухающей рощи. Оказывается, я горько ошибся... Воздух был здесь тяжелый, пахло прелыми лаптями и заплесневелой капустой.Придя немного в себя, я начал осматриваться. На стенах, испещренных чернильными пятнами, висели две потрепанные карты. В одном углу было вбито с десяток гвоздей. Я понял: там ученики вешают свои шапки и пальто.
В классе стояло два ряда грубо сколоченных парт, на каждую из них могло усесться человек семь или даже восемь. Вначале я никак не мог понять, в какой цвет они окрашены. Приглядевшись, я растерялся: парты были покрыты слоем грязи — видно, за все время существования школы их никто не мыл.
Несмотря на то что я был воспитанником дяди Дависа, никогда не склонявшегося под ударами судьбы, у меня к горлу подступил клубок. Но вдруг я увидел нечто такое, что укрепило мои силы и вдохнуло в меня мужество.
В углу стоял книжный шкаф. На нем висел огромный замок. Я возликовал: несомненно, за этим тяжелым замком находятся книги и другие учебные принадлежности.Только я размечтался о том, что учитель разрешит мне каждую неделю открывать и закрывать этот шкаф, как послышался замогильный голос Ивана Ивановича: разве такому большому парню не стыдно стоять без дела? Не лучше ли хорошенько поплевать на руки и помочь передвигать парты? Тогда я согреюсь и вообще буду молодцом.
На руки я, правда, не плевал, в этом не было надобности, но через несколько минут дышал как загнанная лошадь, от моих вспотевших волос валил пар. Ну и парты! Мне казалось, что если даже соскрести с них толстый слой грязи — неизвестно, будут ли они легче после этого.
Перед уходом Чвортек наказал мне вести себя в школе, как в церкви.Вскоре в дверь просунулись две мальчишечьи головы. Видно, это были тоже новички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139