Все это он делал, словно играючи. Только число названо, стук-стук-стук — сумма готова!
С неподдельным изумлением я воскликнул:
— Сидор Поликарпович, на бумаге мне пришлось бы считать целый день!
Мышкин печально вздохнул.
— Да, это я умею. Но на одних костяшках двухэтажного дома не наживешь!
Вечером начальник пригласил меня к себе:
— Пока приедет Илья Степанович... Вежливо поблагодарив его, я отказался:
— Переночую в бараке...
На другой день я внимательно выслушал указания Мышкина и с саженью и фанерной доской отправился в лес учитывать выработку дровосеков и возчиков.Ночью выпало много снега. Погода после сильного мороза стала мягче. Как медведь, пробирался я по сугробам, вокруг штабелей, спотыкался, падал, проваливался в снег по пояс. Перед тем как записать на доске окончательный результат, по три-четыре раза измерял каждый штабель. Даже в аптеке лекарства не взвешивают с такой тщательностью. Ведь это был первый день моей самостоятельной работы. Меня мучило преувеличенное, болезненное чувство долга. Поэтому я взрывал ногами вокруг штабелей и брусьев широкие борозды в снегу. От меня валил пар, как от горшка с супом на плите. Рабочие о чем-то между собой говорили, переглядывались, улыбались. Какая-то коренастая женщина с широкой спиной сердобольно заметила: «Чай, и не поел, бедняжка». Но я только жадно глстал свежий воздух. Лес захватил меня и отпустил лишь поздно вечером.
Весь день вертелся е саженью вокруг дров и брусьев, как неопытная сестра милосердия с термометром вокруг больного. Но, как бы то ни было, задание выполнил аккуратно.
По дороге в контору я наблюдал печальную картину. Хромая женщина понукала свою лошаденку:
— Эй, Вороной, не дури! Тащись, тащись! Зарабатывай хлебушек! Дома пять ртов голодных. Коли упадем посреди дороги — кто их накормит? Эх, мало в тебе силы... хлеб — осока, приварок — осока.. Ну. чего стал!.. Вот тебе, скотина, проклятущий черт! — И женщина вытянула прутом по ребрам лошаденки.
Прут не помог, возница взяла другой. Здоровенное бревно не давало ни лошади, ни саням подняться на отвесный пригорок Женщина, покричав еще, начала перебирать мокрую гриву клячи:
— Эх, милый, знаю, воробей на базаре больше зерна ест, чем ты... Что делать! Война! Лошадок на фронте тоже калечат...—Погладив морду лошади, женщина снова схватила прут. — Пошел, дьявол!..
В контору я вернулся в плохом настроении. Сидор Поликарпович еще работал. Бросив шапку, пригладив мокрые волосы, я протянул ему фанерную таблицу. Мышкин взглянул на нее, потрогал рукой безобразную шишку на щеке, потом приподнялся, иронически посмотрел на меня сощуренными глазами:
— Где это вы так вывалялись в снегу... словно от собак спасались?
- Что за беда! В лесу разве дятел в снегу не вываляется.
— Ко мне ни снежинки не пристало бы.
— Сидор Поликарпович, ведь...
— Я бы прошелся по проезжей дороге, как по тротуару, посмотрел в одну, в другую сторону — и все концы в руках.
У меня забилось сердце. Не бахвалится ли он? О нет! Ведь я своими глазами видел, как виртуозно считал Сидор Поликарпович на костяшках счетов, словно на рояле играл. Можно завидовать ему — удивляться нечему. Может, и глазомер у него необыкновенный. Смерит взглядом штабель дров и безошибочно запишет: столько и столько саженей. Знавал же я Менделя, перекупщика скота. Тому стоило взглянуть на корову, чтобы сразу определить ее вес.
— Сидор Поликарпович, мне еще долго придется бродить по снегу с саженью, пока не научусь...
— Хи-хи-хи! — захихикал Мышкии и откинулся в кресле. — По мне, вы можете бродить сколько угодно, только бы все было правильно подсчитано. К сожалению, сегодня вы допустили ошибку, невиданную ошибку!
— Сидор Поликарпович!—Мне стало жарко.— Это невозможно...
— Возьмем возчиков—их сорок человек. А по-вашему, они справились с работой шестидесяти. Как же так?
— Сидор Поликарпович, если вы не верите... завтра перемерьте. Готов биться об заклад!
— Эх, молодой человек! — сочувственно вздохнул Мышкин.— Меня самого в первый день начальник выругал: «Негодяй, почему так поздно? В селе за девками гонял?» А я еще больше устал, чем вы сегодня. Но уже на другой день сообразил, как надо работать.
В изумлении я уставился на Мышкина:
...— На второй день... и без ошибок?
— Это уж кто как сумеет. Ошибиться можно, только надо знать, в чью пользу. Да, молодой человек, я больше не.ощибался, на второй день меня уже в пример ставили.
—Так быстро? Как это вам удалось?
— Да так, просто хотелось мне есть, пить, приодеться, а вы об этом, должно быть, не подумали.
Вытащив носовой платок, Мышкин начал его складывать и вязать концы. Получился «зайчик».
— По вашей табличке, — повторил он, — сегодня в лесу работали не сорок возчиков, а все шестьдесят. Как это получилось? Дрова, мил-человек, не лекарство. Вы, наверное, не саженью мерили, а на весах аптекарских взвешивали.
— Но...
— Подождите. Церковь — самое святое место на земле. Вы покупаете свечечку, чтобы зажечь ее перед иконой господа нашего Иисуса Христа ради спасения своей души.. За.свечку вы заплатили три копейки, а церкви она не стоит и грошика. Чертовская прибыль! Поняли?
— О церкви судить не берусь! — ответил я с возмущением.— Но здесь, в лесу... Во что обуты мужики? В драные онучи и лапти. Во что одеты? В худые поддевки и, тулупы. А дома у них дети, жены, старики... Как же обсчитывать человека, который живет впроголодь?
Мышкин смял «зайчика» и вытер им нос.
— Что вам их жалеть? Мужик, как только лишняя копейка заведется, напьется и норовит благодетелю своему глаза выцарапать. Так-то, молодой человек!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139