Разумеется, были и такие минуты, когда мы радовались, что циркуляр запрещал батюшке Онуфрию заниматься с нами.Библейские рассказы — это еще ничего: в них шла речь о том, как бог ходил по земле и творил всякие чудеса. Но, когда брались за псалтырь и читали песни царя Давида на церковнославянском языке, — тогда для православных начинались великие муки.
Ученики должны были отвечать слово в слово, как написано в книге. Задавая урок, батюшка проводил ногтем черту — отсюда и досюда. Когда ученики отвечали, он заглядывал в книгу — видно, сам не помнил слово в слово то, что задал. Но он был учителем «закона божьего», и ученики обязаны были отвечать точно по книге. Как только кто-нибудь сбивался, батюшка Онуфрий указывал рукой в угол, и виновный, поцеловав ему руку, становился на колени.
Были и такие, которые, даже не раскрыв рта, целовали батюшке руку и становились в угол на колени. Иной раз случалось, что полкласса стояло на коленях; когда места не хватало, он высылал некоторых в коридор, а тех, кто поменьше, ставил на колени возле парт.
Ученики часто спорили, кто лучше: учитель или батюшка? Но никто никого не смог переспорить.Только в одном вопросе мнения сходились: лучше бы батюшка ругался... ну, хотя бы, как Митрофан Елисеевич, у которого иногда от крика лицо багровело и си-, нело. На нашу беду, батюшка Онуфрий был всегда спокоен. Ровным, немного слащавым голосом он читал виновному примерно такую нотацию:
«Ах ты, глупец! Знаешь ли ты, что думает о тебе бог-отец, бог-сын, бог—дух святой? Он милосердный и долго терпит, не наказывает за то, что ты все еще не запомнил, как Авраам хотел заколоть Исаака. Но погоди; его святое терпение иссякнет, он воспылает гневом, и ярость его заклокочет, как кипящая вода. Тогда господь и бо-городица подошлют бешеную собаку, и она искусает тебя. Нивы твоих родителей сожрут черви и побьет град. Дом отца твоего обратится в пепел. Встанет утром твоя мать и начнет печь лепешки. Вдруг — фрррр! Что-то урчит и трубе. Глядь: сажа загорелась, и над домом уж взвился огненный язык...»
Речи батюшки нагоняли страх на учеников. В самом деле, все эти напасти — пожары, град, болезни — были частыми гостями в белорусской деревне того времени...
Батюшка Онуфрий не драл за уши, как учитель; не колотил каждого, кто попадал ему под руку. Он отделял овец от козлищ, и горе тем, кто в его записной книжке попадал в число последних!
В окрестных деревнях были такие крестьяне, которые не спешили поцеловать батюшке руку или целовали ее морщась; были и такие, что отпускали по адресу священника шутки и даже презрительные слова. Но больше всего было должников, не уплативших вовремя церковных сборов. И вот отцы и матери грешили, а батюшка Онуфрий сурово взыскивал с детей. Особенно сурово и безжалостно относился он к детям должников.
Все учителя и священники Витебской и Могилевской губерний могли поучиться у батюшки Онуфрия искусству наказывать. Митрофан Елисеевич обрабатывал наши уши и волосы собственными руками. Когда кончался урок, он смотрел на свои грязные пальцы — волосы и уши воспитанников были немытые, потные — и жаловался, что ему отдохнуть некогда. «Вот вы на перемене будете бегать, а мне изволь руки мыть!» Правда, старшие ученики рассказывали, что раньше Митрофан Елисеевич наказывал и линейкой, особенно на уроке арифметики. Но однажды линейка сломалась, а новой он так и не купил.
Батюшка Онуфрий любил чистоту и потому неохотно касался учеников руками. Чаще всего щелкал карандашом или ручкой по лбу, либо книгой по голове и щекам. Бил ритмично, неторопливо, размеренно. Закрыв глаза, можно было подумать, что он отбивает такт какой-то мелодии. Иногда батюшка вытаскивал из своего кармана гребень, нередко даже кошелек и «благословлял» ими головы детей.
Так наказывал он и учил годами.Но однажды всех нас поразила новая выдумка во славу укрепления царства божия на земле, как говорил сам батюшка.Малыши из первого отделения не освобождались от «закона божьего», хотя и не умели ни читать, ни писать. Они должны были заучивать наизусть всякие псалмы и
молитвы. Батюшка Онуфрий изобрел довольно оригинальную систему их обучения и наказания.Учеников второго и третьего отделений он именовал воспитателями. И вот эти воспитатели надзирали за вос-питуемыми учениками первого отделения, всячески мучили и истязали, чтобы вбить в их головенки основы церковной науки. Тут нужно заметить, что вряд ли кто колотил малышей нарочно, лишь бы использовать свои права; но раз ты обязан научить — разве обойдешься без тумаков? Благодаря этой затее в школе иногда проливалось столько слез, что ими можно было бы вымыть весь класс...
Спрашивая учеников первого отделения, батюшка Онуфрий действовал как настоящий бухгалтер. Он не полагался на свою память, а всегда смотрел в записную книжечку и, перелистывая ее, наказывал то воспитателя, то воспитуемого. Иногда попадало обоим. В таких случаях воспитатель тут же при всех наказывал воспитуемого за нерадивость, а воспитуемый отплачивал ему за плохое преподавание. При этом батюшка вооружал наказывающих каким-нибудь орудием.
Мой маленький друг Яша Ходас умел читать и писать и всегда великолепно знал урок. Его воспитатель и сам он спокойно ждали, пока батюшка Онуфрий назовет имя Яши Ходаса.
И вот однажды, вызывая Яшу, батюшка даже не заглянул в свою записную книжку, и многим это показалось подозрительным. Яша подошел к столику, поцеловал у батюшки руку, отбарабанил скороговоркой молитву святому Николаю и хотел уже повернуться и уйти, как вдруг батюшка сделал страшные глаза:
— Можешь ты поручиться, что в твоей молитве все было правильно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139