— А как с таблицей умножения? Знаешь?
Цифры я знал: знал, сколько нулей в тысяче, в миллионе и даже в миллиарде. Но умножать по-настоящему, так, чтобы ответить учителю, не умел, не был еще настолько учен.
На следующий день дядя прислал мне обложку от старой тетради, на ней была напечатана таблица умножения. Я читал столбик за столбиком, закрывал глаза и пробовал про себя повторять. День был прохладный. Зиедаля и Толэ больше лежали, чем паслись. Но серый
барашек Микуцис все норовил пробраться куда не следует. Чтобы заставить его образумиться, я встал перед ним и грозно спросил:
— Сколько будет восемью восемь?
Микуцис не знал, не знала и его мать — рыжеватая овца Барбаля. А я знал. И, закрыв ладонью угол обложки, где были напечатаны эти «восемью восемь», гордо ответил:
— Шестьдесят четыре.
Я почти испугался, когда добрался до последник чисел: десятью десять — сто. Мне доводилось слышать, что некоторые учат таблицу умножения месяцами и все не могут выучить. А я выучил ее за полдня. Сам себе не веря, я начал после обеда еще раз повторять таблицу умножения, но в этом не было необходимости.
Однажды вечером отец завернул к Шуманам и, придя домой, коротко сообщил:
— Разве они сохранят азбуку? Говорят, скормили сверчкам.
— Что же теперь делать?
— Получишь в школе.
Я привык уже к невзгодам — и большим и маленьким, а вот с этой никак не мог примириться. Как обойтись без азбуки? Опять погнал скот к хутору Шуманов в надежде встретить своего друга Егора. Он русский и, наверное, придумает, как достать азбуку. Должно быть, Егор понял, что нужен мне, и через некоторое время, увидев меня издали, подошел.
Нет, он не мог раздобыть азбуку; сам никогда не учился, и, если даже сверчки в хозяйском доме не тронули ее, он все равно не знал, какая она из себя.
— А нельзя научиться читать по листкам стенного календаря? — спросил Егор.—Хозяйский сын каждый день срывает их, и они валяются без дела, пока я не подберу себе на цигарки. Только смотри, чтобы хозяева не узнали, а то еще завопят, что Егор крадет их добро.
Должно быть, мало кто учился читать так, как я тогда, летом 1910 года Я сообразил, что слово, написанное крупными буквами посредине листка, обозначает день недели. Посмотрел в латышский календарь и нашел 29 июля — пятница. Значит, в русском под этим числом тоже «пятница». Затем следовали, «суббота»
И «воскресенье»... Я боялся спросить отца: пришлось бы Сознаться, каким путем добыты листки календаря, а ведь я дал Егору честное слово никому ничего не рассказывать. Изучив таким образом названия дней, взялся за другие слова. Тяжелая это была работа, и мне уже больше не приходило в голову хвастаться перед Мику-цисом, Барбалей и Толэ, что узнал новую букву. Впрочем, не грех было бы и похвастаться, так как каждую отвоеванную букву я, как клин, загонял в свою память, и она застревала там навсегда. И вот наступил день, когда я мог без запинки прочитать любое слово.
Тот день был для меня настоящим праздником, и я его отметил: нарвал своим подопечным целую охапку сочной травы, растущей по краям канавы, поросятам дал по десятку украдкой вырытых картофелин, а сам полакомился черникой, которую сберегал в лукошке из ольховой коры.
Научиться читать было трудно, а писать еще труднее. И по-латышски письмо не очень-то давалось, хотя у отца было несколько тетрадей, исписанных стихами и песенками, и я иногда их переписывал. Если бы кто-нибудь присылал мне письма, на которые нужно отвечать, я писал бы раз в пять лучше. Но письма из далекой Прибалтики приходили редко, да и то на имя отца, а он никогда не поручал мне отвечать на них.
О письменных принадлежностях я не сокрушался. Карандаш подлиннее подарил мне дядя Давис, другой, покороче, сам нашел. И бумаги собрал немного. Когда отец покупал фунт сахару или крупу, я припрятывал серую и синюю оберточную бумагу и кульки. Но письменные русские буквы? Где их достанешь?
В этом помогла мне бабушка. В работе и в других домашних делах главой был отец, но власти считали главным дедушку, и поэтому различные повестки, налоговые списки и квитанции присылались на его имя. Когда все ложились спать, бабушка открывала коричневую шкатулку, где хранились бумаги с печатью, на которой был изображен царский орел, и давала мне по одной, строго наказывая беречь, чтобы не пропала, а не то придется мне сесть в тюрьму. Не знаю, что тут было виною— страх ли перед тюрьмой или почерк разных писарей, но только я так и не научился правильно писать.
Глава IV
Предупреждение Егора. — Опасный циркуляр. — Масло, заяц и полтинник
Серые облака и резкий ветер возвещали приближение заветного дня, когда в сельских школах начинались занятия. Однажды под вечер ко мне неожиданно подошел Егор:
— Знаешь что, парень: наша хозяйка говорит, что у тебя все равно ничего не выйдет. Не видать, мол, тебе школы, как своих ушей.
— Как это —как своих ушей?
— Да уж так. Видишь ли, нужно заранее записаться. Хозяева посмеиваются: школа не корчма, где каждый пьяница — желанный гость. Скоро начнется учение— кто тогда примет парнишку, который вовремя не записался да к тому же и живет далеко?
В благодарность за это известие я протянул своему старому другу синюю жестяную дудочку. Но Егор не взял дудку. Он вдруг прижал мою голову к своей дырявой сермяге, как-то странно засопел и, уходя, пробормотал:
— Иди ты, дурачок, мне ничего не нужно... Теперь каждый раз, когда мы садились за стол, я, как дятел, долбил свое, надоедая отцу:
«Иди, запиши меня».
Но он спокойно чистил печеный картофель и даже не сердито, а как-то вяло, что было еще хуже, отвечал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139