Всем нам нравился этот вечный путешественник, жизнерадостный человек с бородой, словно прокопченной или обугленной. Больше всех к нему привязалась Ирма. Ей нравился своеобразный акцент Шолума, нравилось, как он в разговоре забавно наклонял голову набок, пожимал плечами или дергал себя за бороду.
Конечно, Шолум знал, что у нас свинина в клети сама собой не родится. Поэтому он не оставался в долгу: посылал девочку к своей телеге:
«Ирма, пошарь в соломе рядом с сундуком! Там ты найдешь для себя платок...»
Теперь у нас не было ни ветчины, ни сала. Закусив картошкой с творогом, Шолум повернулся к матери:
— Лизе, что же вы думаете делать в пустом доме?
— Буду пауков сторожить.
— Что там говорить, вы носа не вешаете! Знаете что? Я вам отыскал в Богушевске отличное местечко. Честное мое слово! Будете кипятить воду на станции. К вам побегут солдаты с котелками. Сотня солдат, две сотни солдат, три сотни солдат...
Мать недоверчиво развела руками:
— Говорить и мечтать легко...
— Что там говорить, это не мечта. Я вам даю добрый совет. Чего вам здесь ждать? Каравай хлеба в ваше узкое окошко сам не полезет. Нет, Лизе, я серьезно говорю: вам обоим вместе с Ирмой нужно сейчас же ехать в Богушевск. Голод — это большой фокусник. Он топает по всему свету: топ-топ-топ... Что там говорить, вы мо-. жете хоть матрасами заложить окна — все равно найдет
щелку и пролезет!.. Может быть, вы беспокоитесь о квартире? Шолум обо всем подумал. Он не такой человек, чтобы завести другого в лес, посадить на пенек и сказать: собирай ягоды и живи себе на этом пеньке. У меня есть чердачная комната. Ну, небольшая, танцевать там нельзя, но для вас с Ирмой места хватит Что говорить, жили уже в этой комнатке люди. Одна беженка из-под Ломжи. Отогрелась и отправилась дальше — на самый Урал. Вторая, из Польши, тоже жила на чердаке; жила, пока не вышла замуж. На своей родине она потеряла все. В Богушевске, о котором она раньше никогда не слыхала, она нашла себе мужа. С одной ногой, правда, но приятный мужчина. Что там говорить, Лизе, с вас за этот счастливый чуланчик я не возьму ни гроша. Навсегда я его вам не отдаю. Наступит лето, понаедут дачники, тогда моя жена с детьми сама перейдет жить на чердак Но до лета у вас будет дюжина разных планов. Мать задумчиво вертела в руках метлу, хоть и не собиралась в присутствии гостя подметать комнату.
— Я не знаю...
— Чего там знать? Молодой человек с бабушкой сами посадят картошку. Вблизи железной дороги человек всегда может легче прокормиться. Где железная дорога— там люди, а где люди — там, если упадешь, тебя подымут. Здесь можешь помереть, и никто не узнает. Я вообше не понимаю, как можно жить в таких лесах и болотах. В белорусских селах все-таки веселее. А в Рогайне, где хутор от хутора за версту, — честное слово, как в звериной берлоге.
— Как это так... уйти самой из своего дома, — вслух размышляла мать. — Это так страшно... Уйти сейчас, в военное время, когда миллионы людей бегут на восток... Беженцы нам еще завидуют: мы, дескать, счастливые. Можем затопить свой очаг, над головой у нас свой кров... Если уж тебя выгоняют плеткой или ружьем... а добровольно пускаться но свету—разве не грех? Снаряды над нами еще не рвутся...
Шолума трудно было вывести из себя. Но на этот раз он потерял равновесие. Дергая себя за бороду, Шолум бегал по комнате и так быстро поворачивался; что полы сюртука развевались:
— Ой, Лизе, я думал, вы умнее, но нет! Вас еще мало трясли и пороли. По-вашему, человек бежит только от войны. Но почему тогда ваши родители убежали из Курземе в Рогайне? Почему ваш брат Давис Каулинь убежал из Рогайне в Витебск? Разве их война гнала? Голод, голод! — выкрикнул Шолум.—: Лизе, вы не так глупы, как притворяетесь. Только миллионерам все идет на пользу. Миллионер засыплет лабазы пшеницей — и в голодный год заработает два-три миллиона. Миллионер наделает снарядов — и в военное время заработает три-четыре миллиона. Есть люди, которые наживаются на всем: на землетрясении, на чуме, на пожаре, на наводнении, на войне... А мы — маленькие людишки, нас везде одинаково топчут ногами... Разве Ирме хуже будет в Богушевске? Нет-нет... Она там сделается городским ребенком. Богушевск невелик, но тысяча-другая жителей наберется. А за городского ребенка я вам дам на рубль дороже. Она будет бегать с другими детьми и в первую же неделю станет на целый фунт умнее. Что там говорить, в Рогайне она видит одних мошек да блошек... Успокоившись, Шолум присел рядом с бабушкой:
— Вы, наверное, удивляетесь, чего это Шолум так бесится? Может быть, вы скажете — Шолум хочет получить с Залановой семьи какой-нибудь процент? Разве торговец станет задаром так прыгать? Что там говорить! Давайте оглянемся немного назад. Я был совсем маленьким. Мы жили недалеко от моря, в одном городишке. Черная сотня, воры, грабители, всякий сброд вдруг стали избивать евреев, грабить и убивать. Напились, ташат иконы, царские портреты и орут: «Боже, царя храни!» Ой, сердце болит, матушка Залай... не могу рассказывать. Одним словом, начался еврейский погром. Мою мать бросили в колодец., отца моего, нищего сапожника, убили безменом... сестру пятилетнюю, как котенка, за ногу схватили — и о камни... Матушка Залан, — тело Шолума сотрясалось, — тогда в нашем городе замучили тридцать евреев. За что, за что?
Наступила тяжелая тишина. Ирма на цыпочках подошла к двери выпустить кота. В открытую дверь ворвалась песня жаворонка, чистая и звонкая, как колокольчик. Шолум оживился.
— Меня спасла украинка Василиса, мать восьмерых детей. Она спрятала меня в шкафу между юбками. Не дай бог, если бы кто-нибудь пронюхал об этом,,.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139