«По всем предметам получу снова хорошие отметки, дамский комитет не будет иметь оснований лишить меня своих рублей», — размышлял я.
Витебск переменился до неузнаваемости. Повсюду сновали солдаты в грязных шинелях и в ботинках со сбитыми каблуками. По улицам водили пленных австрийцев в рваной и вылинявшей синеватой одежде. Гимназисты бродили с осунувшимися лицами, в заплатанных рубашках и потрепанных фуражках — это беженцы, война их выгнала из разоренных губерний.
- Ломоносов, Ломоносов! — Внезапно за мои мешки схватились чьи-то руки.Ага, Оля! Все еще демократически настроенная Оля и, как всегда, в красивых новых туфлях.— Оля, — запротестовал я, — не трогай мои мешки! Ты можешь скомпрометировать себя в глазах лучшего общества.— Пусть!—ликующе воскликнула она, еще выше вскидывая мешки на свои плечи, и, как бы объясняя, приблизила свое лицо к моему: — Война!
Навстречу шли два прапорщика — ими кишели все улицы Витебска. Эти молодые люди знали Олю и, лихо звякнув шпорами, приложили пальцы к фуражкам. Один вполголоса сказал другому:
— Эксцентричная барышня!
У Оли глаза сверкнули, как у кошки:
— Ты слыхал—эксцентричная барышня! — Потом она вытянула руку: на пальце блестело маленькое колечко.— Целое богатство — бриллиант! Мне его подарил отец в радостный день, когда он получил дна ордена: один наш, а второй — от Франции. Послушай, Ломоносов, война все ж таки принесла с собой свободу. Разве раньше' гимназистка осмелилась бы носить кольцо? Никогда! А теперь наша классная дама, увидев у меня на пальце эту прелесть, только сказала: «Оля, вы оригинальная девочка!» Ну, как тебе нравится? Этим летом многие гимназисты ходили в полосатых и пестрых рубашках. .. Инспектор казенной гимназии только пугает, но к кондуиту больше не притрагивается... Разве не чудесно? Дальше будет еще привольнее. Да, война — это не шутка!.. Ну, адье! — Раскрасневшись, она опустила мои мешки на землю. Затем, отбежав несколько шагов, вернулась обратно. — Послушай, Ломоносов, и ты тоже должен быть другим — ну, таким... более ярким!
Я шел и, усмехаясь, размышлял: как легко сытому быть эксцентричным и оригинальным! Вот попаду в свою комнатку, посижу минут десять И сейчас же отправлюсь к Сергею Николаевичу Уральскому: нельзя мешкать ни одного дня, необходимо раздобыть какие-нибудь уроки. Я должен зарабатывать себе на хлеб и, если останется лишний грош, послать сестренке или отцу. Затем надо разыскать дядю Дависа — не заболел ли он?
Дом, в котором я жил, принадлежал богатому купцу Бозыдину. Во дворе теснились деревянные домишки,
населенные ремесленниками и рабочими. Я очень удивился, увидев на воротах табличку: «Вход посторонним строго воспрещен». Это что за выдумка?
Но каково было мое изумление, когда я пролез в калитку! Во дворе ни одного домика — они словно сквозь землю провалились. Несколько раз протер глаза: не случилось ли чего-нибудь с моим зрением? Вытер со лба пот, начал осматриваться: вон там, около маленькой канавки, была моя комнатка. . . За окном росли чернобыльник, полынь и репей с широкими листьями. Великолепный репей: в вечернем сумраке он казался мне дивным цветком из чужих, неведомых стран. А рядом стояла береза, кривая, но такая милая береза; около нее до поздней зимы чирикали воробьи и синички. У березы надломился сук, и он пел в ветреную погоду, как скрипка.
От всего этого не осталось и следа. Пропали все серые домики с замшелыми крышами и береза тоже... Подумайте, даже березы нет! В одном углу навалены грудами балки, камни и кирпичи. Там возились люди — они что-то копали, обтесывали и распиливали.
Подошел сам Бозыдин — купец с узкой козлиной бородкой и большими волосатыми ушами. Этот верный царский слуга строго следил за тем, чтобы в государственные праздники и в так называемые «царские дни» на каждом домишке развевался трехцветный флаг, хотя всюду царские флаги вывешивались только на домах с улицы. С началом войны, когда производились разные сборы пожертвований, Бозыдин вешал на шею жестяную коробочку и в сопровождении дочери-гимназистки прежде всего обходил жителей своих домишек. Вот и теперь на его шее коробка с намалеванными крестами, копьями и лошадиными головами. Бозыдин сразу узнал меня и, не ожидая моих вопросов, жалобно начал:
— Бог дал, бог взял... Ах, что это было за огненное море... Как во время иллюминации — пламя ревело и рычало. В самую полночь, перед первыми петухами. Ужасное зрелище! Как на фронте, где бьются наши героические полки... Погорело, все сгорело дотла...
Наверное, Бозыдин еще долго скулил бы, но из дома выпорхнула гимназистка в короткой юбочке. В руках она держала щит, к которому булавочками были прикреплены бумажные флажки.
— Ну пойдем, папа!
— Сейчас, котик... — Бозыдин еще ближе придвинулся ко мне: — Господин гимназист, пожертвуйте в пользу наших славных защитников отечества! Какое ужасное лето! Господь ниспослал нам тяжкие испытания. Вы помните весной великолепную демонстрацию в честь занятия Перемышля? Я патриот и говорю: слишком мало мы тогда радовались победам, слишком мало нас участвовало в том священном шествии, Как мало тогда было гимназистов, реалистов, коммерсантов! Пожертвуйте, господин гимназист! Только не бросайте в коробку пуговицы от брюк. Вы знаете, даже гимназисты стали вместо денег опускать в коробку пуговицы. . . Но бог все видит. Он тяжко покарал пас за наши грехи. Помню как сейчас: перед тем пожаром я обошел всех своих жильцов. В тот раз мы собирали пожертвования на аэропланы. И что вы думаете? Сорок восемь копеек и двенадцать брючных пуговиц!
Я вышел на улицу словно после кошмарного сна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139