..
Типография Брускина находилась в каменном доме в глубине двора. Те, кому она нужна была, приходили сюда как в любой всем известный магазин. Столик корректора стоял в углу комнатушки, громко именовавшейся наборным цехом. Уборщица Ульяна, болезненно полная женщина, ручным прессом делала оттиски и молча подносила их к корректорскому столу.
— Да, Лев Моисеевич.
— Кажется, он слишком молод.
— Зато толковый парень.
— Когда нечего делать, наверное, романы читает?
— Нет, молится. Часто Иегову поминает. Уж не выкрест ли...
Брускин нахлобучил котелок и вышел. Старший наборщик, весело усмехаясь, подошел ко мне:
— Видел, как быстро отчалил?
— Что это вы обо мне выдумали?
— Я его просто выгнал. По народному обычаю, клин клином вышибают.
— Не пойму.
— Брускин — крещеный еврей.
— Ну и что же?
— Если человек отбрасывает религию, как ненужные лохмотья, это хорошо. Я вот старый безбожник, но ведь не стану католиком или лютеранином...
Максим Филиппович, разве так важно, какого цвета колпак у шута: красный, зеленый или желтый?
— У хозяина свой расчет. Меняя религию, Лев Моисеевич надеется урвать побольше...
На следующее утро я соскочил с постели в страхе: проспал, проспал! Скорее проверь книги, ополосни лицо, бегом марш в гимназию! Когда же очнулся, сердечко заныло: эх, тяжелые были денечки, а все-таки какое счастье учиться, какое счастье!
В сумерках прошел нарочно мимо гимназии. Пальцы сжались в кулаки: «Из вас тут половину выбросил бы вон! Коптите небо где-нибудь в другом месте...»
Встретил бывших одноклассников. Что сказать об этом?.. Собаки тоже, встретясь, тявкнут друг на друга и побегут каждая своей дорогой. Вот с Анатолием Радке-вичем хотелось по-настоящему поздороваться. Я узнал, что Толя куда-то уехал. Из гимназии Неруша его тоже исключили... Ну, не за проступок, занесенный в кондуит, а за преступление, не менее тяжелое: не выбирай себе родителей, не умеющих добывать деньги...
Недели две прошли без особых происшествий. Впрочем, что такое особое происшествие? Некогда покупка карандаша была для меня важнейшим событием...
Да что там скрывать! Внешне, как говорится, тиха да гладь, да божья благодать. Но на душе было тревжно, накипало даже возмущение. Против кою? И Не поймешь. Порой другие казались бездушными, горой сам себя ругал размазней. В типографии со мною разговаривали обыденным голосом, спрашивали, как дела, сыт ли. Я уже перезнакомился со всеми рабочими, я один, то другой осведомлялся:
— Как, все еще скачут в голове буквы и знаки при пинания?
— Ночью ничего. А вот днем донимают.
— Смотри-ка!
— Ей-богу! Иду по улице — ищу на вывесках ошибки...
Меня хлопали по плечу: ничего, мол, привыкнешь Я всматривался в каждого рабочего. Все ждал... Но ни малейшего намека на что-то... Вскоре даже воспоминания о Тихоне стали злить: «Тихон делал то-то... действовал так-то...» А я?
Попробовал было научиться набирать. Думал, эка невидаль! Но, оказалось, верстатка и шрифты не таблица умножения, которую одолел в один присест. Как ни горько было, а пришлось признаться: должно быть, про меня
сказано — «Один в поле не воин». Что поделаешь? Раз так, сиди над гранками и жди, пока дядя или Соня о тебе вспомнят... Брускин порой торчал в типографии с утра до вечера. Потирая руки, он совал нос то в один, то в другой цех. Жалованье рабочим он выплачивал самолично. Мог бы это делать в наборной, у конторки, где обычно .рассчитывался с клиентами, но — то ли по странной причуде, то, ли по какой другой причине — Брускин всегда платил жалованье в темном чуланчике с маленьким оконцем.
Когда я вышел из чуланчика, насмешливо прозванного рабочими банковским сейфом, старший наборщик коротко спросил:
— Сколько?
— Двадцать пять.
— Протестовал?
— Я сказал ему, что корректор должен получать тридцать.
— И что же?
Дядя лукаво улыбнулся:
— Оперился, говоришь? Но, чтобы с ястребом схва-ться, перья — ненадежное оружие.
— Да я... Тут он дружески ухватил меня за подбородок:
— Даже малина не созревает в один день. Погоди.., Даю слово: скоро сам станешь владельцем типографии.
Дядя заторопился. Я остался у калитки. Ей-ей, моя голова — ветряная мельница. Крылья машут, а жернова крутятся впустую... В чем суть дядиных слов?
— Получите! — Почтальон на ходу бросил мне письмо.
Весточка от домашних! Пишет сестренка Зента. Так, так, все живы и здоровы. Отец тоже на фронте цел и невредим. Приветы, приветы... Смотри-ка, в конверте еще листочек, какая-то записка...
Прочитал и вздохнул: записка от Инты, не совсем вразумительная. Кончается странной припиской: «Пока что писем не жди и сам не пиши». Как тут не обидишься! Мы же довольно долго прожили вместе... стали вроде друзьями. И почему было посылать свой листочек не прямо мне, а обходным путем, через Зенту? Просто
оскорбительно.Мельница в голове снова завертелась... Не так ли когда-то Соня наказывала: «Не пиши»? Понимаю, Инта, понимаю: «Так надо». Я мрачно поник головой: даже Инта уже где-то на посту, а Роберт Залан — все еще ни
то ни се!.. С тяжелым сердцем пошел на свою новую квартиру. Хозяйка отрекомендовалась госпожой Дивель. Уже минут через десять я знал историю ее жизни. Ее муж Вилли был германским подданным. За год до начала войны сглупил — перешел в русское подданство. Теперь мокнет в окопах. И церковный совет — такие там завистники! — хотели ее, Кристину, солдатку с тремя детьми, лишить бесплатной квартиры. Нет, господа, и она может в божьем храме подмести да печь вытопить!
Вначале я сочувственно качал головой, слушая ее болтовню, но вскоре мысли мои приняли другое направление:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139