«Для всех хватит места. Не думай, что все так уж бегут в школы»
Однажды, возвращаясь из имения Фаньково, он все же завернул в школу и потом дома сказал:
— Записал тебя, только в первое отделение. Учитель и слышать не хочет ни о каких там вторых отделениях. «Нет, говорит, такого циркуляра, чтобы принимать сразу во второе отделение глупого малыша из домашнего гнезда...»
— Но я же умею читать и писать! — заявил я громко, словно передо мной был не отеи, а учитель.
На другой день мне удалось встретиться с Егором; он очень сочувственно и чуть не со слезами на глазах заявил мне, что ничего не понимает в циркулярах. Тогда я пожаловался бабушке, что у меня голова горит как в огне и не будет ли она так добра — не попасет ли вместо меня часок-другой.
Бабушка в самом деле урвала часок, чтобы я мог отдохнуть. Тайком от домашних я, словно заяц, местами чуть ли не ползком, пробирался по опушке кустарника к хутору дяди Дависа. На мое счастье, он сломал косу, и я нашел его сидящим с трубкой в зубах на копне поздней болотной травы.
— Ага! — сказал он, выслушав мою бессвязную речь, и кивнул головой. — Посмотрим, что это за циркуляр.
Спустя несколько дней дядя пришел к нам вечером и, переступая через порог, поднимал ноги так высоко, будто явился с невесть какой победой.
— Ну, парень, был я у учителя. Лоб у него действительно твердоват — долго не верил, что и дома можно кое-чему научиться. Ничего, ты все-таки будешь во втором отделении.
— Гляди-ка! — засмеялась мать. — Ну и ловок наш Давис — умеет спеться с учеными и неучеными!
— Чего там не спеться? Отнес фунта три масла да зайца вместе со шкуркой. А учитель все упирался. Тогда я сунул ему полтинник деньгами.
— Это что за щедрость такая? — рассердилась бабушка. — У самого дома малые детишки, а он ради чужого разбрасывается фунтами масла, зайцами да полтинниками!
— Ничего...— замялся дядя. Вид у него был виноватый, так как действительно его дртям жилось куда хуже, чем сверчкам за печкой — Ничего,— повторил он, уже улыбаясь. — Когда Роб станет большим человеком, он купит мне сапоги, теплую фуфайку и фарфоровую трубку.
До того случая, когда дядя Давис бранил меня за дрова, я думал, что он умеет только смеяться. С той нахлобучки я понял, что дядя иногда и сердится. А теперь он наклонился ко мне, погладил по волосам мягко и ласково (даже бабушка так не умела) и пробормотал:
— Ну смотри, голубчик, не осрами нас. Ты сам ви-дишь: чтобы учиться в школе, надо много добра. Знай: будет очень тяжело, но ты должен выдержать.
Эх, только бы мне попасть в школу!
Глава V
«В школу!» — Ненастное утро. — Первые впечатления. — Шкаф под замком. — Тихон Бобров. — «На колени!»
Наступил день, когда все казалось невкусным, хотя мать приготовила мои самые любимые кушанья: на завтрак-— овсяный кисель; на обед — картофель с простоквашей, а на ужин — конопляную толчонку. В этот день я дул в синюю дудку сколько было мочи, но так и не мог заглушить голоса овец, которые блеяли: «В школу! В школу!» Никак не удавалось унять поросят — они беспрерывно хрюкали: «Роб, завтра за книги!» Только в мычании Толэ я ничего не мог разобрать, но и она была печальна и смотрела на меня недоверчиво.
На следующее утро мы собрались в дорогу еще до рассвета. Отец ехал в Фаньково и взялся довезти меня до школы, которая находилась на целую версту в стороне. .. Бабушка было заикнулась, что так рано в школе нечего делать: еще засну на уроках от усталости: Но отец не уступал: выехав позже, он потеряет пятнадцать копеек из своего заработка.
Хотя во дворе стоял сырой туман и кое-где блестели лужи, я обул постолы1: материнские башмаки решил приберечь на осеннее ненастье.
Выехали чуть свет. Вскоре у меня закружилась голова, так как я старался запомнить местность, по которой мы проезжали, чтобы не заблудиться на обратном пути.
Мне чудилось, что маленькие кустики перешептывались, как злоумышленники. Деревья напоминали столбы виселиц, про которые я читал в каком-то рассказе. Как коварные змеи, подползали к большаку дорожки и тропы. И все это угрожало мне, никогда еще не переступавшему границы нашей колонии Рогайне.
Потом рассвело: ведь до школы было пять верст. Мы миновали деревеньку Бельково и по пути переехали две небольшие речушки. Через них были переброшены шаткие мостики. Один грохотал, как свиной пузырь, наполненный сухим горохом, однако мы благополучно перебрались через него; второй казался покрепче, по наш
конь, старый Ионатан, ударил по нему задними копытами, сломал доску и рванулся так, что левая оглобля треснула пополам. Отец принялся скреплять ее и все ворчал: вот какое несчастье принесла эта поездка в школу. Желая смягчить свою вину, я хлопал глазами и пробовал вставить словечко: быть может, оглобля уже давно была надломлена? Отец резко оборвал меня. Но, помолчав с минуту, он уже спокойнее начал рассуждать, что могло получиться гораздо хуже: ведь Ионатан мог сломать ногу,— что бы мы тогда делали? Счастье еще, что так обошлось. Оглоблю нетрудно связать; на худой конец, можно срубить здесь же, в роше, жердь. И все же отец назвал меня именем одной домашней птицы, которая всем известна своим гоготанием, и я почувствовал себя глубоко виноватым.
Вскоре вдали показалось что-то темное; оно все росло и росло, и вскоре мы въехали в большую белорусскую деревню Аничково.
Ну и деревня — растянулась на целую версту! Я хорошо умел считать и все-таки сбился, подсчитывая избы по обеим сторонам улицы. А сбился потому, что отдельно хотел сосчитать избы с выбитыми стеклами, отдельно с развалившимися трубами и отдельно с прогнившими стенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139