.. О боже мой, стыдно сознаться! Как маленького шалуна, ухватил меня дядя за ухо.
На всю жизнь проучил он меня тогда.
— Запомни, Роб: на свадьбе можешь плясать, а на войне всегда будь начеку!
За стеной молодых елочек мы увидели продолговатый, сухой лужок, окаймленный кустами.
— Дальше нечего искать. Нарежем веничков и здесь. — Дядя вынул из кармана складной нож, ухватил, точно барана за рога, ветви небольшой раскидистой березы.
Какие там веники! Мои ноздри почуяли запах папиросного дыма... поблизости явно курили. В кустах переговаривались, перешептывались, тихо смеялись. Под чьей-то ногой хрустнули сухие сучки... Вскоре на середину лужка вышел длинноногий юноша в солдатской шинели. Он объявил:
— Внимание! Товарищ из Питера расскажет нам, как живут и о чем думают рабочие столицы.
Из-за куста шагнул плотный мужчина в полинялом синем пиджаке. На лужке показались люди. Мы с дядей тоже придвинулись поближе к оратору.
— Товарищи! — начал он. — Страшные жернова войны мелют уже два года без передышки, без остановки. Нет ни одной рабочей семьи, из которой война не вырвала отца, сына или близкого родственника...
Седой старичок наклонил голову, женщина рядом со мной тяжело вздохнула...
Мое мальчишечье сердце забилось как в лихорадке. Как он нас назвал? Товарищи! До сих пор слышал я только одно обращение: «Господа! Гос-по-да!» Такое простенькое слово — товарищи—-взбудоражило меня, опьянило. .. Оратор продолжал говорить...
Удивительна сила революционного слова! Тут на лужайке оно звучало, как набатный звон.
То там, то сям возникал шумок, вырывались возгласы. Представьте, я чуть-чуть было не крикнул: «Тише!» Уже вытянул шею, но вовремя прикусил язык: разве ты в школе? Черт побери, неужели вечно будешь чувствовать себя учеником!
— Война разрушила народное хозяйство России... Для чего? — спрашивал оратор.— Чтобы банкиры наживали миллионы...
— Где же выход? — сиплым голосом воскликнул седой бородач.
— В революции! — громко ответил питерец. — Мир никто не поднесет нам на блюде, как жареную куропатку. Надо разнести правду о войне во все уголки нашей страны. Выход только в революции!
Влюбленными глазами смотрел я на оратора. Куда дяде, куда Соне до него... И вдруг, словно чертик из коробочки, откуда-то выскочил прилично одетый господин.
— Адвокат Морданский, меньшевик.., — прошептал дядя.
— Я протестую против оглашения незрелых мыслей! Налицо лишь неотвратимые трудности военного времени. Как говорят французы: на войне — как на войне!
— Ага, значит, и французы за революцию! — пробасил чей-то спокойный голос.
Я тотчас признал: Михаил Михайлович Дударь! Его насмешливая реплика резанула адвоката.
— Не сбивайте... уважайте оппонентов! — Адвокат нервно мотнул головой. — Это французская поговорка: на войне — как на войне! (Кругом послышались смешки.) Друзья, Россия — страна отсталая... и потому все граждане России должны объединиться, чтобы отбить атаку германского империализма. Опомнитесь!
— Да-да, мы опомнимся, — отозвался пожилой рабочий. — С завтрашнего дня кирпичи станем называть буханками хлеба, а кровопролитие — потасовкой на вечеринке.
Морданского, однако, нелегко было сбить.
— Вы, большевики, зовете к хаотическим вспышкам! — выкрикивал он. — Вам хочется принести в жертву невинных людей, а? .. (Это «а» он протянул, в нем послышалась угроза.) Забыли дело Цирвиса? Имейте
в виду: ваш Цирвис и еще кое-кто из ваших оказались, последними трусами.
Едва было произнесено имя Цирвиса, у меня уши навострились, как у лесного зверька, почуявшего опасность. Не помня себя, я что-то закричал, бросился на лужайку и начал говорить...
Букашка заканчивал акичковскую школу — его экзаменовали. Поступал в гимназию — экзаменовали. Каждый экзамен для мальчугана из Рогайне был вопросом жизни или смерти. Простите, я не преувеличиваю — это не пышные слова. Много воды утекло с тех пор, однако помню все вопросы экзаменаторов. Помню их лица. Да что там! Помню даже, какими чернилами писал, как скрипели перья... Но от того, что я говорил на лужайке,
ничего не осталось в памяти. Крепко застрял в голове только визгливый выкрик Морданского: «Какая гадость! Вы нарочно подготовили этого сопляка!» И густой бас молодого солдата, открывшего собрание: «Не обращай на него внимания, паренек, выкладывай все, что знаешь!»
Я все рассказал. Но какими словами, в каком порядке— пусть напомнят другие. Из событий того собрания еще запомнилось, что у меня странно дрожали ноги, с лица лил пот, а в нос били тюремные запахи и смрад.
Как в тумане промелькнул Морданский. Он надевал шляпу и кому-то кричал:
— Идемте! .. Пусть они расхлебывают кашу, которую сами заварили!
Адвокат исчез в кустах, но за ним никто не последовал. Я опустился на пенек и едва заметил, как чья-то рука коснулась моего плеча.
— Пошли, поговорим, Букашка.
— Соня Платонова? А где дядя? Его что-то не видно. .. Не знаю, Соня, как быть... без разрешения... — пролепетал я.
— Ничего!—Она улыбнулась.— Идем смело.— После короткой паузы Соня прошептала:—Твой дядя задержит Морданского, пока здесь кончится. Иначе — кто за него поручится?
Я был так взволнован, что до берега мы пробирались молча. Очнулся только, когда увидел внизу сверкающую Даугаву.
— Почему ты мне не писала?
— Времени не было. — Соня взяла меня за руку, подумала и наконец решилась. — Букашка, когда поедешь домой, я тебе кое-что пришлю на память.
Мы приближались к лодке.
— Попроси ребят, которые, вон там играют, перевезти тебя на тот берег и пригнать лодку обратно.
— Как, разве ты не поедешь со мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139