ведь он учится уже третий год. За своим внуком Робом он пока ничего не замечал, да и ходит он в школу всего первый месяц. В ответ на это ему буркнули, что от природы порядочный человек может годами прожить по соседству со змеями — и ничего. А уж кто родится с дурным и подлым сердцем, того и ангелы не исправят... Так они и не пришли ни к какой ясности. Когда же дедушка заикнулся о долге, Шуманы никакой отсрочки не дали: строго наказали платить в срок.
Наши понимали, что это из-за меня. Конечно, было бы куда легче отдать долг после Нового года, да что поделаешь. .. Придется раньше времени за полцены продавать еще не откормленного Эрцога, а может быть, и Толэ, если только не удастся занять денег.
— Хотя бы знать, какое преступление совершил малец!— ворчал про себя дед, садясь ужинать. — Какое зло могла причинить сыну богатея такая букашка? — Он пожимал плечами. — Должно быть, все же провинился в чем-то.
Меня больше никто не спрашивал об этом, а я, сам не знаю почему, упрямо молчал.
Шлепая стоптанными постолами, к столу подошла бабушка. В глазах у нее мелькнул задорный огонек:
— Плюньте на Шумана!
— Что ты, мама! — Отец заерзал на скамейке. — На раскаленное железо не плюют.
— Утром к нам заходил Казимир Важуль...
— Опять со своими побасенками? Бабушка спрятала руки в переднике.
— Петер, меня так и тянет угостить тебя оплеухой! Выслушай до конца. Важуль обещал выручить нас до рождества и без всяких процентов. Ну, если он не наскребет сполна в своем кошельке... Поговорю еще с Альбиной Залит. Мне-то она не откажет.
— Не откажет, да. Но и у нее карманы с прорехами... а полтинником нас не спасешь.
— Загляну еще к Зильвестрам...
Отец заскрипел зубами и всем телом навалился на стол.
— Как нищие... от одних дверей да к другим.
— Не дури! В нашей жизни всякое бывало! — Бабушка сердито посмотрела на отца. — Что же, коли тебе здесь невтерпеж, вернемся в Прибалтику под баронский кнут.
— Никогда, никогда!..
— То-то...
Прошло еще несколько дней, погода совсем испортилась. Дули холодные ветры, моросил мелкий дождик, изредка выпадал снег. Тогда мать мне посоветовала:
— Обуй, сыночек, башмаки, что я тебе подарила. А то как бы не простудиться в постолах.
В самом деле, ноги мои постоянно были мокрыми, и меня мучил насморк. Дольше ждать нечего. Я живо забрался на чердак клети, бросил ласковый взгляд на три сундучка и, посвистывая, схватил свою драгоценность. Радость моя была бесконечна: наконец-то избавлюсь от насморка и ноги больше не будут зябнуть!
Когда я схватил башмаки, завернутые в бумагу, мое сердце сжалось в предчувствии большого несчастья: бумага была разорвана. Развернув сверток, я побелел, на глазах выступили слезы; подумать только — какие-то мыши или крысы обгрызли носки моих башмаков!
Я был близок к отчаянию. С таким нетерпением ожидал каши, все сало истратил на башмаки, и вот что из этого получилось!
Букашка снова попал в беду.
Что делать, что сказать домашним? Я не смел явиться им на глаза с такими башмаками. Не сознаться ли маме? Нет-нет! Конечно, она не упрекнет меня ни единым словом, никому не заикнется о беде. Но на ресницах навернутся слезы... Боже мой, мамины слезы обожгут меня, как та страшная серная кислота, о которой я не-давно слышал. Нет-нет, маму не надо огорчать.
Лоб покрылся липким потом- вот не везет, будто кто-то проклял! Однако делать нечего. Я сбросил постолы и обул свои злополучные обгрызенные башмаки. Штаны мои и так уж низко свисали, а я спустил их еще ниже, чтобы домашние не заметили беды, пока я сам не при-шел в себя.
- Ну что, не жмет? — сочувственно спросила мать.
— Нет, как раз, словно влитые! — радостно ответил я, но у меня было такое чувство, что на мои плечи навалился тяжелый камень. — Слышишь, как скрипят?
— Да, сынок, ты еще можешь в них пофрантить. Только не забывай: мать сберегла эти башмаки для тебя, не огорчай ее. Покажи-ка, как они выглядят.
— Некогда, мама... я сейчас.. . Вот буду уходить... обязательно...
Эх, какая ходьба в таких башмаках! Как ни выбирай место посуше — сколько грязи на дороге, столько и в башмаках. Ноги мерзли хуже, чем в постолах.И, как назло, в школу приехал в тот день учитель «закона божьего» — батюшка Онуфрий. Когда он являлся, все события приобретали совсем другой оттенок, чем в обычные дни.
Жил он в шести верстах от Аничкова и к нам наезжал раз или два в неделю, но бывали и такие несчастливые недели, в которые посещал нас раза по три. И никто не знал, когда он налетит словно коршун, поэтому приходилось всегда быть наготове.
Батюшка Онуфрий — высокий мужчина лет сорока, с длинными рыжими волосами и пышной рыжей бородой. Думаю, что его борода мало чем уступала бороде дяди Дависа. Представительный, в темно-синей рясе, напоминавшей длинную юбку, с золотым крестом на животе, он казался великаном.
Позже я видел много всяких священников, толстых и худых, высоких и маленьких, но все они были с каким-нибудь изъяном. У одних одежда в отвратительных пятнах, у других ногти вросли в мясо, как у откормленных свиней копыта. А такого видного попа, как батюшка Онуфрий, никогда не встречал. Каждая складочка и каждый шов его рясы были тщательно выглажены. В кармане всегда лежал гребень, которым он часто взбивал свои пышные волосы; при этом подымал руку так, точно она была из фарфора.
С лютеранами и католиками отец Онуфрии не занимался. Должно быть, относительно этого существовал циркуляр Мы были обязаны сидеть в классе вместе со всеми, ко не смели вынуть из сумки книжку или тетрадь. Мы почти завидовали православным: они чем-то зани-
мались, перед ними лежали книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139