А ты и не думаешь учиться.
Были и другие тупицы и лентяи. Митрофан Елисеевич насмешливо ухмылялся, когда слышал, как Зинаида Ивановна упрекает их. Это злило нас, и мы громко кашляли, чтобы привлечь к себе его внимание И вот однажды в нашем классе наступила такая тишина, что можно было услышать падение спички на иол. За стеной кто-то читал звонко, плавно и выразительно. Даже в третьем отделении попадались такие, что читали если не хуже, то во всяком случае не лучше. Вслушавшись, я узнал голос моей маленькой приятельницы Сони Платоновой. .. Стоило посмотреть на нашего учителя: он вдруг начал что-то громко рассказывать, широко размахивая руками. Мы же сидели не шевелясь, и господин учитель никак не мог помешать нам слушать льющийся из-за перегородки ясный и бодрый голосок маленькой ученицы. В этот момент Митрофан Елисеевич охотно простил бы нам любую шалость.
В первом отделении очень редко шумели на уроках, но был там некий Павел Бувидла, который не мог спокойно сидеть на месте. Случилось так, что после звонка шум в первом отделении не прекратился... Тогда Зинаида Ивановна, опустившись на стул, заявила, что не приступит к занятиям до тех пор, пока не станет тихо. Прошла минута, все успокоились, только Бувидла продолжал шуметь. Митрофан Елисеевич ухмылялся, а меня так и подмывало встать и сказать:
«Митрофан Елисеевич, мы будем вас очень любить, если вы хорошенько проучите Бувидлу».
Вдруг случилось нечто неожиданное: двое мальчиков выкинули Бувидлу из класса. Зинаида Ивановна что-то крикнула, а мы рассмеялись. Тогда Митрофан Елисеевич Поправил галстук, одернул пиджак и, приоткрыв дощатую дверь в первое отделение, резко спросил:
— Нельзя ли заниматься потише?
Во время перемены снова произошло из ряда вон выходящее событие. Мы ввалились в первое отделение и начали упрекать первоклассников. А Тихон Бобров вскочил на стол и поднял руку:
- Если вы, черти, еще посмеете сердить Зинаиду Ивановну, то... видали? — Он потряс кулаками. — На переменах и на улице можете хоть весь свет перевер-. нуть вверх дном, а на уроках — ни-ни, а то пеняйте на себя!—Для убедительности он помахал поясом с тяжелой медной пряжкой...
Выкрикнув свои угрозы, Тихон спрыгнул со стола и, прежде чем кто-нибудь успел слово вымолвить, схватил Бувидлу и принялся трясти с такой силой, что у того от порота отлетела пуговица.
Это был один из труднообъяснимых поступков Тихона.
Мы знали, что Тихон терпеть не может учителей. О Зинаиде Ивановне он тоже никогда не сказал хорошего слова и никогда не бежал ей навстречу поздороваться. Мы как-то спросили его, почему он изменился. Он только сердито буркнул в ответ:
— Где вам понять!
С появлением в школе Зинаиды Ивановны моя хозяйка Марина Ефремовна стала кипятить чай учителям, иногда мне приходилось его относить. Однажды у двери квартиры Митрофана Елисеевича я услыхал необычайно громкий разговор, испугавший меня. Голос нашей любимой учительницы звучал, как голос судьи. Мы никогда не видели ее такой сердитой.
— Несчастных детей, живущих в страшной нужде, вы хотите учить колотушками? Как это отвратительно!
Митрофан Елисеевич отвечал нетвердым голосом, словно не мог еще решить, что лучше подойдет: гнев или покорность.
— Я наказываю не ради самого наказания. Челоиск — очень сложное существо, и еще никто не доказал, что для него хорошо и что плохо. Скажем, человек спит; если я его растормошу, он проснется. Почему это нельзя
сделать с детским умом, с детскими мозгами? По себе знаю: в свое время меня тоже били и пороли, и я даже хотел было утопиться. И все же наказания пошли впрок. В детстве все пророчили: «Ему одна дорога — в пастухи».
Теперь я стал учителем, да еще каким! Мужики говорят: никто так хорошо не учил их детей. А вы своими действиями сеете в школе лень, нерадивость... Да-да, Зинаида Ивановна, я уже от многих слышал жалобы: учительница портит детей, они дома начинают угрожать: «Мам, ты не смеешь драться. Учительница умнее тебя и все же не бьет нас». Увидите, найдутся родители, которые в конце учебного года проклянут вас за мягкотелость.
Я постучал, поставил чайник и вышел чуть живой. Такая хорошая учительница... такая хорошая... и как он подло с ней говорит!
Глава XXI
Забыта утренняя молитва. — Счастливые и несчастные. — Что будет завтра? — Мы «делаем приятный воздух».
Митрофан Елисеевич вошел в класс сам не свой — бледный и взволнованный, даже галстук трясется. Впервые он забыл об утренней молитве, и это нас поразило еще больше, чем его вид. Что бы ни случилось в школе, какие бури ни потрясали бы ее, каждый день начинался утренней молитвой. И вдруг такое чудо — тут уж не жди ничего хорошего.
Учитель прошелся по классу и, тихонько застонав, выдавил из себя тоненьким голосом, будто сам боялся своих слов:
— Завтра к нам приедет инспектор. Ин-спек-тор. Мы должны подготовиться.
Ах, нужно подготовиться? Это нас нисколько не взволновало. Мы оживились, как беспечные воробьи. Если надо «подготовиться», значит, будет что-то новое и, может быть, даже веселое — нам так надоели однообразные дни!
— Во-первых, вы должны научиться здороваться.
Митрофан Елисеевич снова несколько раз прошелся по классу и озабоченно сказал:
— Вот я буду инспектором. Войду в класс и поздороваюсь. А вам следует ответить: «Здравствуйте, ваше высокоблагородие!»
Учитель вышел и спустя некоторое время открыл дверь. Тут мы увидели такого Митрофана Елисеевича, какой нам и во сне не снился. Мы привыкли к чуть-чуть сгорбленному, мешковатому человеку. А он широко раскрыл глаза, чеканил шаг, как солдат, и выпятил грудь так, что я подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139