— воскликнул я с горечью.
— И один не пропадешь. Так нужно. — Она протянула руку на прощание.;
— Если нужно — ничего не поделаешь. Подражая городовому, Соня, насколько позволял голос, зарычала:
— Молодой человек, что вы здесь делали?
Поняв ее намерение, я пробормотал;
— Меня... меня привели сюда романтические воспоминания. Когда-то я прогуливался здесь с любимой девушкой.
— Как ее зовут?
— Ольга Георгиевна Ранцевич, господин полицейский. Дочь прокурора.
— Великолепно! — Помахав рукой, Соня скрылась в кустах.
Лодка закачалась на волнах. Я хотел взяться за весла, но старший из ребят ревниво проворчал:
— Нам самим редко удается погрести... Полулежа, я окидывал взором реку, солнце и берега.
«Так нужно...» — звучали в ушах слова Сони. «И с Михаилом Михайловичем не поздоровался... Гм, может быть. Соня умышленно отвела меня в сторону, чтобы никто не заподозрил, что мы с ним знакомы».
«Так нужно...» Жестокие слова!
Вечером, когда дядя вернулся, я сказал:
— Завтра еду домой. Тебя я все равно вижу очень редко.
— Ничего не поделаешь... Приходится хлебушко зарабатывать.
— То на этой стороне, то на той... — лукаво заметил я.
— Роб! Есть пословица: «Язык мой — враг мой».
— Не беспокойся, дядя! Если нужно будет, у меня хватит сил откусить его. Можешь мне поверить!
На другой день дядя пришел на рассвете. Он прикорнул на часок, затем выпил стакан чаю, засунул в карман краюху хлеба с куском гороховой каши и сказал:
— Пойдем, Роб. Через садик ближе будет. Ближе? Гм, гм... но, если предлагают, можно и через садик...
Я попрощался с тетей Лиене и с детьми.У первого же вишневого деревца мы остановились. Дядя Давис радостно вздохнул, прислушался:
— Как щебечут, слышишь? Что это за птицы?
— Не знаю.
— Как же это?
Я не ответил, думая о другом.
— Дядя, если разделить сад Шуманов, из него, семьдесят — восемьдесят таких садиков выйдет. В них могли бы играть по меньшей мере триста детей! После революции. ..
— Конечно, конечно. Вижу, поездка в Витебск была не без пользы...
Я заглянул в лицо Дависа Каулиня:
— Но, дядя, мне про тебя рассказал один человек...
— Один человек ему рассказал!.. Кто в Витебске мог обо мне что-нибудь рассказать? Альма? Еще мала. Значит, тетя Лиене... Так, так... Что же она рассказала? На свою жизнь не жаловалась?.. Нет. О моей сверхурочной работе не тужила... сама уже поняла. Значит... ну да, она печалилась, что я хочу попасть в армию...
— Да.
— А ты что скажешь?
— Не могу этого понять. Дядюшка стал серьезен.
— Ответь-ка мне: если валун не взорвать, он сам собой распадется?
— Может быть, через тысячу лет.
— А царский строй, ты же говоришь, давит, словно каменная гора. И мы должны взорвать его!
— Но...
— ... как это сделаешь, если солдаты будут за царя? Понял?
Я кивнул головой.
— Что же ты посоветуешь? Пусть, мол, другие... а ты, дядюшка, посиди в сторонке, посмотри!.. Ну, племянник, прощай! Выйдешь на улицу, а я через сад, в другую сторону. Мне здесь все лазейки знакомы.
Мы обнялись.
— Ничего не забыл в Витебске?
— Да нет, как- будто сделал все, что полагалось. К Таракановым сходил, вещи оттуда перенес. Толю Рад-кевича не удалось встретить — уехал на лето в деревню. В лавчонках букинистов порылся, что следовало купить— купил. Даже в кинематограф заглянул...
Про себя подумал: «Да, еще Соня Платонова обещала что-то подарить на память, но нельзя к ней идти».
Давис Каулинь втолкнул меня в маленькую, напоминающую шкаф дощатую пристройку. В ней были сложены метлы, лопаты, мотыги, грабли... Он наклонился, порылся в песке и вытащил небольшой сверток.
— Здесь двадцать листовок. Возьми-ка их в Богушевск!
У меня застучало сердце: «Милая, хорошая Соня!.. Спасибо, я оправдаю твое доверие...» Когда листовки были упрятаны, дядя проворчал:
— Почему не спросил, кто тебе их прислал?
— Одна старушка... шестнадцати лет.
— Ну, прощай, Букашка! Держи ухо востро!
Глава ХХIII
В Богушевск с листовками. — Неожиданная встреча. — Прокатились, как новобрачные. — «За такую власть и воевать не стоит». — Отчего оглох Альфонс Шуман? — Конспирация остается конспирацией.
Романтика юности. Чудесная романтика! Впереди — первое ответственное поручение, в каждой жилке кипит кровь, каждый нерв натянут до предела.
В Богушевске я распространял листовки не спеша, не торопился отделаться от Сониного подарка. Слишком долго ждал такого дня. Мне казалось, что Соня наблюдает, как ведет себя ее друг, не растяпа ли он, не трусишка ли. Девятнадцатую листовку решил во что бы то ни стало подсунуть в карман кучеру. Кучер, пожилой мужик, привез из имения к поезду госпожу и заносчивую барышню. Конечно, он ненавидит своих хозяев и будет читать листовку не один. Я придумывал различные хитроумные способы, как добраться до его кармана. Долго не везло. Порой проходил совсем близко, но всунуть листовку не удавалось. Наконец пожертвовал носовым платком. Повертев его в руках, я подошел к кучеру:
— Папаша, что это вы раскидываете свои платки?
— Это не мой... — Встрепенувшись, папаша ощупал карман.
— Как же не ваш... сам видел, у вас выпал. — Сказав это, я положил листовку в его глубокий карман и сверху втиснул носовой платок.
Подошел поезд. У меня осталась последняя, двадцатая листовка. Я поспешил к пятнистому серо-зеленому вагону третьего класса. Авось попадется солдат-отпускник. В вагон пытались влезть мужчина и три женщины. Поезд не успел остановиться, как они вскочили на ступеньки... Образовалась пробка. Из вагона протискивался солдат с мешком. Он кричал:
— Дайте же вылезть! Проклятые! — Солдат наконец выбрался на платформу, красный, распаренный, словно из бани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139