На другой день в гимназии был большой переполох. Учитель латинского языка Аврелий Ксенофонтович Петров, по прозвищу Гуммиарабик, был капризен и придирчив. Временами от него несло спиртом как из винной бочки. В такие дни у гимназистов начиналось веселье: они всячески дурачились и издевались над учителем, мстя ему за все обиды.
Главным вожаком был Миша Карпов — сын пристава. Узнав на перемене, что Гуммиарабик явился в гимназию после вкушения на «тайной вечере», Миша воткнул в стул длинную булавку. Сев на нее, Аврелий Ксенофонтович заорал и хотел броситься из класса, но гимназисты окружили его со всех сторон: «Милый Аврелий Ксенофонтович, что с вами случилось? Вам наступили на мозоль?» Сердито ворча, он с трудом успокоился. Несмотря на хмель, вероятно сообразил, что если побежит к классному наставнику или даже К директору, то это не принесет ему особой чести.
Начался урок, и по классу стали летать бумажные птички. Некоторые гимназисты намазали их широкие клювы чернилами. Одна из таких птичек задела лоб учителя, другая — попала в нос и в губы.
Появление Гуммиарабика в учительской комнате с большими чернильными пятнами на лице всполошило его коллег. Ну и буря поднялась! Еще не успел прозвенеть звонок на урок, как в наш класс, задыхаясь от ярости, ворвался Хорек. Кто этот уличный мальчишка, этот хулиган, этот мерзавец? Миша Карпов невинно спросил: «Исай Исаевич, о чем вы говорите? Мы ничего не знаем». Его слова подлили масла в огонь. Мне казалось, что нашего классного наставника хватит удар. К сожалению, он остался жив и тут же начал выпытывать и допрашивать...
Разумеется, никто ничего не знал и никто ничего не видел. Все уверяли, что урок прошел очень хорошо и спокойно. Аврелий Ксенофонтович объяснял по-латыни, и все слушали затаив дыхание. Преступление совершено, скорее всего, во время перемены, когда Аврелий Ксенофонтович шел по коридору в учительскую. Вероятно,
виновного надо искать в другом классе. Воспитанники тех классов, в которых преподает столь уважаемый педагог, как Аврелий Ксенофонтович, никогда бы не позволили себе такого глумления. Никогда! Миша Карпов даже приложил руку к сердцу. А Толя Рипинский добавил: «Исай Исаевич. разрешите открыть вам небольшую тайну. У гимназистов третьего класса гимназии Неруша есть два любимых педагога: первый — вы, второй — Аврелий Ксенофонтович. За вас мы готовы в огонь и в воду... Оба вы до гроба останетесь в наших сердцах».
Все это было сказано чрезвычайно почтительно и серьезно. Возможно, если бы это сказал я, Хорек усмотрел бы в моих словах такое бесстыдство и издевательство, какое только известно людям со времен основания Рима. Но Рипинский был сыном помещика, собиравшегося купить в окрестностях Полоцка новое имение в восемьсот десятин. И Исаю Исаевичу оставалось лишь сложить губы в кислую улыбку.
Однако директор Иван Романович Неруш, хотя он и не явился к нам в класс, должно быть, не был удовлетворен результатами такого следствия. Вообще он не имел обыкновения копаться в подобных делах. Он содержит гимназию, то есть собирает с учеников приличную плату за обучение, арендует солидное здание, содержит швейцара почтенного вида, учителей и классных наставников — так пусть они сами справляются со всеми делами. Но на сей раз он почуял, что Исая Исаевича и латиниста легко провели. Спустя час я получил распоряжение явиться к директору.
Это было необычайное событие: гимназиста вызывали к директору только в исключительных случаях. И вот я впервые переступил порог кабинета могущественного повелителя гимназии.
В меня впились серые глаза директора. Казалось, от этого взгляда вот-вот оторвутся пуговицы на моей рубашке и я попаду в кондуит. К счастью, все пуговицы выдержали; пришел мой черед.
— Скажите, Залан, кто выпачкал лицо Аврелия Ксенофонтовича.
Это было прямое нападение — без всякой психологической подготовки. Однако я уже не был простачком:
— Иван Романович, третий класс вел себя спокойно.
— Послушайте... — директор вдруг засопел, подошел ко мне ближе и взял за пуговицу,— и на вас, очевидно, повлияла эта сказочка?
— Какая сказочка, господин директор?
— Знаю, знаю. Среди вас, гимназистов, господствует такой взгляд: в гимназии Ивана Романовича Неруша можно хоть на голове ходить. Директор добровольно никого не исключит... Послушайте, ведь те крохи счастья, которые выпали вам, ожидают еще пять или шесть таких же, как вы. Да, милый, именно вы обязаны были видеть тех, кто так гнусно ведет себя по отношению к учителям, к истинным попечителям вашим...
Хорошо, что директор говорил так долго — за это время я почувствовал, как милые руки, придавая мне силы, погладили меня по плечу: это были руки матери и бабушки. И я ответил ему тоже с пафосом:
— Видите ли, Иван Романович, я бесконечно благодарен вашей гимназии! Но благодарность — бы сами это знаете — должна соединяться с хорошей успеваемостью в учебе. В классе я забился в угол, чтобы никто не мешал мне. Так как я глубоко чувствую ответственность перед своими покровителями, мне нужно учиться и учиться.
Должно быть, моя длинная тирада утомила директора, а может быть, он понял, что я достойный воспитанник его гимназии и уже научился выкручиваться. Величественным жестом отпустил он меня, сказав, чтобы я поговорил со своим классным наставником Исаем Исаевичем.
Мне снова пришлось извиваться. Наконец Хорек, желая соблазнить меня, сказал:
— Знаете, друг мой, я целиком согласен с вашими доводами — вам действительно надо много учиться. Но все же при желании вы, без лишнего напряжения, уловите такие явления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139