кто зароется поглубже в сено, чтобы
отоспаться за целую неделю тяжелого труда, кто убежит на рассвете в лес по ягоды да но грибы. В таких случаях отец, нерешительно теребя бородку, говаривал:
— Какие уж тут молитвы! Ставьте на стол завтрак! После этого бабушка без особых препирательств клала обратно на полочку свои потрепанные молитвенники.
Но были такие молитвы и песнопения, на которых все присутствовали и никто не смел зевнуть или молвить лишнее словечко; лица у всех становились строгие, словно окаменевшие. Бывало это весной, перед началом сева.
На обработанные поля возлагались все надежды: будет хлеб или не будет? Рожь на нашей земле давала плохие урожаи; ее сеяли мало. Разумеется, капуста, брюква и свекла не спасали нас от нужды, хотя, может быть, бабушка, высевая семена в парничках, бормотала про себя молитвы. Когда же дедушка объявлял: будем сеять овес или ранний ячмень, бабушка созывала всех — больших и малых.
После духовных песен и чтения «Отче наш» она, сдвинув очки на лоб, начинала громко читать свою молитву, все время обращая вверх суровый взгляд, словно боженька с чердака дома слушал ее, припав к потолку. Хотя у бабушки в руках был молитвенник, мы все знали, что таких требовательных и повелительных слов нет ни в одной священной книге. Все громче и громче высказывала она наши просьбы богу: пусть градовые тучи рассеются в воздухе, как пух одуванчиков; пусть солнце палит пустыни и моря, а не полоски, засеянные льном, горохом и ячменем; пусть дождь поливает вдосталь, а что окажется лишку, пусть унесется в Днепр, в Двину и в другие реки; пусть мыши и черви грызут каменные скалы, а не плоды нашего тяжелого труда...
Это была страшная молитва, это были сердитые, яростные слова, и наши сердца вторили им. Однажды во время такой молитвы вошел дядя Давис, и я заметил, что на его лбу появились глубокие складки. Когда позже все разошлись, дядя с грустью взял бабушку за руки.
— При чем тут бог!.. Нужен навоз! Удобрения! Шуманы не просят ни бога, ни черта, а у них зёрна в колосьях всегда как бусы. У вас же — рос на полях репейник и будет расти...
Бабушка тихо отвернулась и назидательно вымолвила:
— Богатый поступает как хочет, бедный — как может...
Весной 1913 года бабушка поехала к каким-то дальним родственникам и, заболев, пролежала там несколько недель. Перед тем как сеять овес, отец пробовал сам заявить богу о наших нуждах и желаниях; но у него не получалось так складно, как у бабушки: не было ни той силы, ни требовательности, не было ее воодушевления. Поэтому пришлось только удивляться, что после такой молитвы наступили чудесные, погожие дни: солнце, тучи и ветер полностью подчинились желаниям и воле человека. Если пахарь вечером ложился спать с мыслью: «Хоть бы побрызгало», — глядь, на другой день в окна стучат капли освежающего дождя. Лишь взоры людей обратятся к небу: не покажется ли где розовый просвет— южный ветер тут как тут и дует, пока края неба посинеют и перед солнцем откроется дорога к большим и малым пашням и лугам.
Что за радостные были дни, когда на тощих лугах заблагоухали клевер и сочные травы! Стебли ржи все утолщались, намереваясь состязаться с озерным тростником. Когда бабушка наконец вернулась из своей неудачной поездки, дедушка ее поддразнивал:
— Послушай, мать, не кажется ли тебе, что на небо взобрался Давис Каулинь и, не скупясь, бросает то солнечные лучи, то дождевые струи?
Здесь нужно пояснить, что дядя оставил свой неблагодарный клочок земли, который назывался хутором, и прошлой зимой переехал со всей семьей жить и работать в Витебск. Нам казалось, что Давис Каулинь уехал куда-то за высокие горы и широкие моря — такими одинокими мы временами чувствовали себя без его смеха и шуток.
Бабушка утерла глаза:
— Бедняга, зря он поторопился искать счастья в дру-гом месте. Разве теперь не накормил бы вдосталь жену и детей?
Одному, пожалуй, мне не по душе была такая по-
года. Этой весной, когда наше маленькое стадо лениво щипало траву на лужку, когда даже шаловливый Барон, -наш бычок, озорничал только изредка, благодаря тому, что все росло так обильно, домашние решили: маленькая Зента вполне заменит Роба. И вот мне изо дня в день приходилось тащиться с дедом па Заячье болото, что неподалеку от хутора Шуманов: там мы копали канавы, вырубали ольховый и ивовый кустарник, корчевали измокшие пни и гнилые коряги. Беда.
Иногда я поглядывал на Зиедалю и Толэ. Они паслись себе на одном месте, словно их кто привязал. Да и куда им торопиться, когда тут же, у морды, трава по колено и еще цветы в придачу! Эх, кабы Я остался пастухом, мог бы читать, писать и считать! К тому же восьмилетней Зенте новые обязанности принесли много неожиданных горестей и мук: по утрам приходилось рано вставать, мочить ноги в холодной росе, целый долгий день проводить на пастбище. А меня одолевали болотные испарения и дым корчевья; они грозили выкурить из моей памяти исторические даты, правила правописания, формулы... И только потому, что благодаря хорошему урожаю мои домашние отважились начать борьбу с бесплодным Заячьим болотом, с его вонючими трясинами и цепкими корнями пней и кустарников.
Дедушка никогда не подгонял меня в работе; наоборот, всегда предупреждал, чтобы я не порубил себе ноги вместо хвороста. Его слова напоминали мне те грустные времена, когда я был для всех Букашкой. Теперь уже меня так не называли, но какая от этого радость? Букашка по крайней мере учился в школе, а Роб... Роб вот уже целый год разлучен с милыми книгами и тетрадями. И кто скажет, наступят ли лучшие времена?
Однажды около пышных лип, что возле хутора Шуманов, я заметил Альфонса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139