Вернулся он только через полчаса, недовольный и угрюмый.
— Где же мука, хозяин? — с живостью спросила бабушка.
Отец молчал, будто воды в рот набрал.
— Разбойники отняли, что ли? — не успокаивалась бабушка. — Э, в такое лето воры пропадут! Все разбогатеют, никому не придется грабить и сдирать с другого шкуру.
— Не говори, мать! — вдруг оживился отец; в его голосе звучало негодование. — Ты еще не знаешь: как бы нам самим не пришлось идти воровать!
Никто из нас не понял его слов, и, хотя они были сказаны ясно, мы не могли их так быстро осмыслить.
— Пришел к Шуманам. «Добрый вечер!» — «Добрый вечер!» — «Отсыпьте мне пудик муки». — «Деньги есть? Рубль шестьдесят копеек за пуд». — «Какие там деньги! Дай на отсыпку. Посмотри, что за урожай на полях! Осенью...» — «Дураки вы—и ты, Залан, и все остальные. Осенью пуд муки пойдет за тридцать, сорок копеек». — «Что ты, сосед, пугаешь людей?» — «Ну, по мне —бери, дам хоть на отсыпку.; Осенью принесешь мне за этот пуд три пуда. Да и то неизвестно, не прогадаю
ли я».— «Побойся бога, сосед!» — «Залан, я не знал, что ты такой глупый. Ага, ты ведь не читал свежих газет...»
На дворе поднялся ветер; через окно и открытые двери он принес в комнату аромат полей и лугов. Отец, шатаясь как пьяный, поднялся и захлопнул все окна и двери, будто его душило свежее дыхание вечера.
Я вышел во двор.На колоде белел в сумерках пустой мешочек. Отец не решался есть хлеб, за который осенью придется платить втройне.
Мы стали читать свежие газеты. В них слышался кладбищенский звон, который мог довести людей до сумасшествия. Обильный урожай обрушился па многие земли и государства. Газеты, правда, писали о других странах — там происходили непостижимые вещи: хлеб уродился, но его уничтожали...
О России пока не писали. Но все мы чувствовали: надвигаются страшные времена.Рушились светлые мечты. Однажды на Заячьем болотце я заметил, как дедушка, всегда жизнерадостный и выносливый, смахнул с бороды несколько крупных слезинок. Он так радовался, что в этом году мы вовремя рассчитаемся со всеми налогами и платежами Земельному банку и государству, сбросим с плеч тяжелую лапу Шуманов, и вечером в день Мартина он зажарит двух жирных гусей, купит большую бутылку водки и созовет всех своих старых друзей — Андреев, Микелей и Мартинов. ..
Альфонс Шуман все еще шатался по полям. У них в доме не горевали. Когда Алеше Зайцеву удавалось вечером вырваться из цепких хозяйских рук, он забегал ко, мне. От него я узнал, что Шуманы все ссыплют, свезут, утрамбуют и закроют в своих больших клетях,, сараях, погребах.
А когда на полях у соседей снова будут торчать редкие колосья и луга едва прикроются чахлой травкой — о, тогда!.. Алеша ловко копировал хозяина. Подражая манерам Шумана, он заложил руки за спину, прошелся и заговорил зычным голосом. Но мне в этот раз было не до смеха.
Прощай, желанная школа, прощайте, дорогие книги! Мне .больше никогда не встретиться с вами!
Глава IV
Золотые руки. — Бобик, любимец Чибур-Золотоухиной.
Вскоре, однако, все обернулось по-иному. Над многими уездами Украины пронеслись грозы, все посевы побил град. В Поволжье сухие ветры и небывалая жара опалили урожай. На кубанских нивах местами саранча сгрызла хлеба до самых корней. А на поля Центральной России напали прожорливые полчища хомяков, сусликов, мышей и крыс. Так как у нас все было пока в порядке, то Белоруссия вдруг стала благодатным краем.
Теперь Шуман сам предложил отцу муку на отсыпку осенью: за пуд двадцать фунтов. Ведь ясно: будущей зимой в России настанет голод, и тогда хлеб будет в цене.
Бабушка по-прежнему ходила в своем черном платочке, и я слыхал, как она бормотала о временах мора и голода, про которые писали в церковных книгах. Это бывало в те дни, когда отец читал в газетах о пострадавших губерниях.
Постепенно я стал освобождаться от оцепенения. Да, кругом господствует несправедливость. Но разве я обязательно должен с ней мириться? Нет же! Недаром я воспитанник дяди Дависа. Сумел же он легко и смело скинуть с ног крестьянские постолы, когда невмоготу стало их носить! Подался в город искать счастья, хотя жена, да и моя мать всячески его попрекали.
Да, но куда мне деваться: кому нужен хилый мальчик с ничтожными знаниями? Ничего не поделаешь — придется ждать письма: ведь дядя обещал написать. Что же он медлит?
И снова Давис Каулинь появился нежданно-негаданно— как всегда! Он вошел, поднимая ноги, словно аист. Лицо его раскраснелось, волосы взмокли от пота. От него пахло багульником и брусникой.
Выпив два стакана холодной воды, он хлопнул меня по спине своей широкой ладонью так, что у меня захватило дух:
— Букашка, ты действительно счастливый! Эта Вера Константиновна Чибур-Золотоухина. эта проклятая помещица, эта мерзкая старуха... Я говорю тебе — ты будешь учиться в гимназии!
Я рассердился и, должно быть, впервые в жизни, как щенок, ощетинился на дядю Дависа. У каждой шутки есть свои границы, и у каждого человека есть такие наболевшие места, к которым лучше не прикасаться. Я отвернулся и молча прижался лбом к оконному стеклу...
— Дурачок, он не верит, этакий глупый гусь! Вот тебе рука —ты наверняка будешь в гимназии!
— Эти школы только для господских детей... — Отец тоже принял слова дяди за глупую шутку.
— Э, нет, иногда туда попадают и мужицкие дети... Я же рассказывал о той даче за Благами. Ну, как-то разговорились мы с Чибур-Золотоухиной. Ей очень понравилась моя работа. Слово за слово: есть у меня племянник, по прозвищу Букашка; он как освободится от работы, тотчас за книги. Но далеко ли пойдешь, если в кармане пусто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139