И вот этот Пузыкин, вызвав меня в канцелярию, сообщил большую радость... Я поблагодарил, хотел поклониться и уйти. Но, должно быть, у Пузыкина в этот день было мало работы или в нем проснулся непризнанный педагог и воспитатель. Как бы там ни было, он начал меня поучать.
Почему я так спешу? Никогда не вредно поговорить со старшими интеллигентными людьми. Он уже давно обратил внимание —мне не хватает тонких манер: сразу видно, стипендиат «Комитета помощи нуждающимся ученикам». Мою неловкость и неуклюжесть когда-нибудь могут истолковать как неуважение и грубость — такого мнения надо остерегаться. Пузыкин подергал меня за ремень: куда это годится — совсем не затянут! И, как я ни беден, все же должен отложить несколько копеек на помаду для волос. Умею ли я изящно кланяться? Тут Пузыкин отставил ногу немного в сторону и браво щелкнул каблуками. Если какая-нибудь благодетельница позовет меня к себе, я должен сделать точь-в-точь как он сейчас. Целовать руку еще рано — во всяком случае, пока не переведут в пятый класс, а уж потом — обязательно.
Таким образом, до целования рук благородным дамам оставалось почти два года, но тем не менее Пузыкин поторопился показать мне и это, словно опасаясь, что до того времени он умрет или Иван Романович Неруш его уволит. Еще звонче стукнув каблуками, делопроизводитель схватил со стола промокательную бума-
гу — она должна была изображать дамскую руку — и, блаженно зажмурив глаза, нагнулся к бумаге, причем сложил губы сердечком. Видно, он не надеялся, что я с первого раза овладею этой наукой, и посоветовал: лучше всего изредка задерживаться у двери учительской гардеробной и там присматриваться. Па всех учителей не стоит обращать внимания — многие из них сами не большие знатоки хороших манер, и редко кто имеет обыкновение целовать дамам руку. Но он, Пузыкин, а также уважаемый Исай Исаевич Остроухов — настоящие художники в обхождении с дамами.
Пузыкин вдруг переменил тему разговора: он вообще удивлен, что мне присудили стипендию — мое прошение написано неверно. Тут я не утерпел: как так неверно? Мне его писал сам Сергей Николаевич Уральский. Делопроизводитель захихикал: да, правда, ни одной ошибки не было. Но каков дух этого прошения? Нет-нет, впредь я не должен так рисковать. Если я дам ему рубль, он напишет такое прошение, что все дамы заплачут! А короткими и сухо написанными прошениями трудно добиться успеха. Он, Пузыкин, напишет с цитатами из Пушкина и Лермонтова, с воодушевлением и так выразительно, что у всех дам растают сердца и они еще долго будут говорить о прошении Залана.
Пузыкин был прав. Позже я слышал и от дяди Да-виса, что Вера Константиновна Чибур-Золотоухина сказала: прошение его племянника было слишком высокомерно — таким ключом трудно отомкнуть мягкие сердца.
Глава XIV
В гостях у Каулиней. — Гоголь. — Первый раз в кинематографе. — Люди незнакомого мне мира. — Оля.
Наконец мне удалось свободнее вздохнуть: домашние, прислали несколько рублей.Так-так, теперь я богач... Могу не только глазеть в окна магазинов, по даже войти... Впрочем, на кой черт мне магазины с роскошными вывесками и витринами! Но кто помешает потоптаться в лавочках, торгующих мелочью?
Вдруг как обухом хватило по голове: ты же давно, не был у Каулиней! Позор! А в гости с пустыми руками не ходят.
В воскресенье я двинулся к домику на окраине...
Тетя Лиене воскликнула:
— Ты что, ошалел? Притащил с собой целый воз...
— Ну и воз... Две булки с изюмом и краковская колбаса.
Тетя молча опустилась на стул. Мне скова попало от нее. Оказывается, я не смею тратить деньги на такие лакомства. Даже для дяди Дависа. Потом она спросила сдавленным голосом:
— А ты покупал себе в Витебске белый хлеб? — Не ожидая ответа, она вздохнула и примирительно покачала головой: — Что ж, пожалуй, тот день очень счастливый, когда неимущий угощает неимущего.
У меня защемило сердце. Ни с того ни с сего неожиданно брякнул:
— А на вишневку пожалел денег...
- Дурачина! — Тетя обняла меня за плечи. —Что на свете вкуснее кофе? Ничего! Да только и кофе нам приходится пить с оглядкой.
Я хотел было проститься. Тут уж тетя рассердилась:
— Как же ты уйдешь, не повидав сестренок и Дависа? Оставайся — полюбуешься, как они будут за обе щеки уписывать твой гостинец.
Через час мы весело болтали за столом. В чашках благоухал горячий кофе. На следующий день я отправился в большой магазин Екаба Фрейвальда, где, как я слышал от дяди, бывают книги на латышском языке. Я почти не знал латышской литературы, за исключением стихов Вейденбаума. У отца с незапамятных времен хранилась толстая тетрадь, куда он переписывал песенки, среди которых были и некоторые стихотворения Вейденбаума. Да в календарях случалось встретить несколько отрывков из Блаумана и Порука. Вот и все прочитанные мною произведения латышских писателей.
Зашел в магазин. Приказчик выложил передо мной стопку календарей, несколько тоненьких детских книжек и лубочные издания книг об английских и американских сыщиках.
- Неужели у вас нет: чего-нибудь получше?
Приказчик вежливо объяснил:
— Мы не можем вкладывать большие средства в книги. Господин Фрейвальд, идя навстречу соотечественникам, выписывает лишь то, без чего латыш не может обойтись, как без хлеба и воды. Вы же знаете: латыши любят календари...
Я вышел из магазина с пустыми руками. Зачем мне календари — ими полны заветные сундучки в Рогайне.
У букиниста я достал собрание сочинений Гоголя. Книга была толстая, но с потрепанными углами и пожелтевшими страницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139