Зато она стоила всего восемьдесят копеек. Я осторожно стер со страниц многочисленные надписи чернилами и карандашом. Тщательно приклеил оторвавшиеся страницы и стал обладателем хорошей и красивой книги. Затем пошел в кинематограф — впервые в жизни — и купил самый дешевый билет за десять копеек. Большие яркие афиши соблазняли меня всю осень. Да разве мало было в городе всяких искушений! Однако на это требовались деньги.
В Витебске в то время было три кинематографа; но только один кз них —«Иллюзион» — гимназисты имели право посещать без разрешения классного руководителя. Гимназисты втихомолку посмеивались; хозяин «Иллюзиона» подарил жене директора красивую шляпу — отсюда такое распоряжение.
Я уже знал неписаное правило ничему открыто не удивляться, все принимать с равнодушным или даже скучающим видом. Прогуливаясь в фойе, заметил гимназиста четвертого класса Антошу Халепского в обществе какого-то реалиста и двух гимназисток. Пробовал пройти мимо них незамеченным, но Халепский, увидев меня, радостно воскликнул:
— А, мой друг, гимназист четвертого класса Роберт Вильгельмович Друкер! Разрешите познакомить...
Вот тебе и раз! Какой он мне друг, если не знает толком моей фамилии и что моего отца зовут Петером! «Четвертому классу» и всему остальному я особенно не удивился: прибавлять годы и выдавать себя за старшеклассника у гимназистов считалось особым шиком. Но в приветливости Халепского что-то кроется... Как бы от них улизнуть?
Реалиста звали Сеня Шеетаков. А девочек —Оля и Зина.
Это были люди из неизвестного мне мира. В, другое время я бы не возражал против такого знакомства, но мне хотелось осмотреть пестро разрисованные стены фойе. К тому же реалист избрал меня мишенью для своих не особенно тонких острот. Они звучали примерно так: «Оля, если бы я был таким молчальником, как наш новый знакомый Вильгельм Робертович... — пардон, Роберт Вильгельмович? .. Но, может быть, я опять ошибся?— то сел бы у того столика и писал все время: Оля, Зина... Оля, Зина... А исписав весь блокнот, подошел бы к тем запотевшим окнам и на стеклах все писал бы: Оля, Зина, Оля... Но если бы у меня была такая чистая душа, как у Вильгельма Робертовича... пардон, я, кажется, ошибся?»
Вскоре я понял: Халепский просто не мог отразить глупых шуток реалиста и пригласил меня в качестве громоотвода. Он тоже вставлял по словечку, по так называемой остроте, искры которой летели в мою сторону.
Я покосился на девочек: Зина похожа на осыпанного мукой кудрявого барашка, заносчивого и капризного. Но Оля. ...она показалась мне прекрасной. У меня словно первый раз в жизни открылись глаза: как красивы бывают девочки! И еше я заметил: о чем бы ни болтали Шестаков и Халепский, что бы ни хвалили, что бьг ни бранили, все это предназначалось для Оли, для Оли, для Оли.
«Эх, — я тряхнул головой, — чего мне тут стесняться? Если уж вовлекли меня в свое общество — пожалуйста, послушайте и меня».
И я начал рассказывать анекдоты. О, я был хороший рассказчик!
Оля захлопала в ладоши:
— Еще, еще! Роберт Вильгельмович, еще!
Я бросил на реалиста победоносный взгляд:
— Мне кажется, в нашем обществе есть один человек, которому не нравится смех. Может быть, я ошибаюсь? Но отчего он так скис... пардон, может быть, я ошибаюсь? Может быть, этот кислый вид у некоторых означает улыбку?
Оля прижалась к моему рукаву. Реалист начал рассказывать что-то длинное и путаное; я бесцеремонно прервал его в самой середине рассказа: следовал новый анекдот,
Скоро должен был начаться сеанс. Халепский отозвал меня в сторонку:
— У тебя билет во вторые или в первые места?
Увидев мой желтый билетик, он вытаращил глаза: как, в третьи места? Ошалел, что ли? Там сидят только уличные мальчишки и вообще всякий сброд. Если бы он мог подумать, ни за что не познакомил бы меня с гимназистками. Знаю ли я, кто такая Оля? Это дочь прокурора окружного суда Ранцевича! Какой позор! Они никогда не простят Халепскому знакомства с таким субъектом.
Я отрезал, что не успел еще никого обокрасть или ограбить, чтобы купить билет подороже.Мои слова отрезвили Антошу Халепского. Немного подумав, он быстро сунул мне свой билет и наказал держать язык за зубами. Могу поручиться, мой новоиспеченный друг подумал: «Ну, этот паренек займет их ненадолго. Простая, грубая шинель... даже калош нет. На голове не фуражка, а гриб...» Халепский распрощался с нами, сказав, что должен бежать к телефону... срочные дела...
Сеня Шестаков совсем помрачнел: во время сеанса Олю смешил не он, а я.
В отместку Сеня решил меня уничтожить иным способом: после сеанса пригласил всех зайти в кондитерскую. Разумеется, он понимал, что в моих карманах пусто.
— Вы нас угостите какао, не правда ли?
Черт возьми, у меня было с собой шестьдесят четыре копейки, я чувствовал себя Крезом! Сколько может стоить какао? Ведь не дороже денег? По тут я пришел в себя: на эти деньги можно несколько раз сходить в кино и зачем мне их проматывать? Поэтому я повернулся и сказал: мне пора домой.
— Вероятно, кошелек позабыл в старых брюках,— насмехался.Сеня.
— Подождите же... не бегите... Вы проводите меня... — Оля подбежала ко мне, схватила за руку и пошла рядом.
Я оттаял, словно обогретый горячими солнечными лучами. Смело распахнул двери перед Олей в первую же попавшуюся кондитерскую. Пусть видит — мне для нее ничего не жаль! В кармане у меня шестьдесят четыре копейки — это два фунта масла, это три пуда картофеля... Э, да разве я не могу ее угостить?
— Роберт, оставьте, — прошептала Оля. — Роберт, я ведь понимаю...
И, пока я еще пытался упорствовать, она заплатила за две чашки шоколада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139