Одной рукой он взял за ухо Яшу, другой меня и, толкнув нас в угол, пригнул к земле.
Было очень больно, к тому же мы не знали, что от нас требуется.
Спасибо господину учителю: он отпустил в конце концов наши уши и коротко скомандовал:
— На колени! Стать на колени — это мы умели. Но, должно быть, мы стояли не по правилам, так как сейчас же получили приказ выпрямить спины. Митрофан Елисеевич подозвал еще какого-то паренька:
— Алексей Зайцев, стань рядом и поучи этих двух дикарей...
Зайцев попытался возразить, что ему, совершенно неповинному, не доставляет никакого удовольствия стоять на коленях и, что самое главное, он первый раз надел новые брюки. Но учитель ответил: это будет принято во внимание и зачтется в будущем.
«Почему же с нами рядом не поставили Тихона Боброва? — думал я. — Ведь мы были виноваты все трое, к тому же Тихон—такой большой и, очевидно, знает, как нужно стоять на коленях». Но это надо долго доказывать, а я не был очень силен в русском языке. Пришлось махнуть рукой, и Зайцев стал между нами. Я жалел его новые штаны, быть может, даже больше,
чем он сам. Мы с Яшей немного выпрямились, устрои-лись на коленях поудобнее и замерли. Господин учитель не сделал больше ни одного замечания. Так началось мое учение в школе.
Глава VI
Молитва и крестики. — Купленное место. — Теперь я прозываюсь Букашкой. — Радость пропала.
Учитель поручил одному из старших учеников прочесть молитву. Я ничего не понял, и, надо полагать, остальные тоже поняли не больше меня, так как молитву читали на церковнославянском языке. Стоя на коленях, я думал: плохо, что богородица не знает русского языка, и неизвестно, знает ли латышский. Как же ей молиться? Должно быть, богородица внимает только молитвам учи-теля и других умных людей и, видно, им дарит всякие милости.
Понимали ли ребята что-нибудь или нет, но крестились они усердно. Учитель крестил главным образом лоб, притом ловко и быстро, а ученики осеняли себя широкими, большими крестами, от чуба до самого живота.
Наша школьная жизнь началась. Учитель осведомился, все ли носят нательные крестики, и велел одному из старших учеников проверить. Ученики расстегнули рубашки и вытащили привязанные к шнурочкам медные крестики. Оба моих товарища по несчастью тоже вытащили из-за пазухи потные медные крестики. Я страшно испугался: у меня крестика не было.
После проверки Андрюша Добролюбов сообщил, что крестиков не носят четыре человека. Митрофан Елисеевич бросил презрительный взгляд на меня и еще на двух и проворчал: «Ну, эти лютеране и католики...» Его слова звучали примерно так: «Ну, эти обезьяны...»
И все же у меня отлегло от сердца: я боялся, как бы из-за трехкопеечного крестика меня не выгнали из школы. Но четвертому, Тихону Боброву, к моей радости, креппко досталось. Учитель обозвал его грязным поросенком, которого черт подкарауливает на каждом шагу, чтобы совлечь с пути истинного. Затем громким голо-
сом приказал впредь не являться в школу без крестика. Через несколько дней приедет батюшка Онуфрий, и у кого не будет креста, тот узнает, где раки зимуют.С непривычки было очень трудно стоять на коленях, и мы уже почти сидели. К счастью, окончив речь о крестиках, учитель крикнул нам, чтобы мы встали. Я так утомился, что, поднимаясь, шатался как пьяный.
Предстояло занять места в классе. Учитель предупредил:
— С правой стороны — парты для третьего отделения, посредине — для второго, для первого — вся левая сторона.
Снова поднялся шум. Я, разумеется, направился ко второму отделению. Но я был слабее остальных, меня оттеснили. Все скамьи второго отделения оказались занятыми, и я с грустью смотрел на оставшееся местечко, которое было так мало, что даже кошка едва ли поместилась бы.
— Куда лезешь? — оттолкнул меня кто-то. — Не видишь, где первое отделение?
— Мне нужно второе...
Учитель заметил наше препирательство:
— Почему занимаешь не свое месте? Осел, я ведь указал, где первое отделение.
Я не знал, как бы поделикатнее объяснить ему, что дядя Давис купил мне место во втором отделении. Ведь не скажешь же во всеуслышание, перед всеми учениками, о трех фунтах масла, мохнатом зайце и полтиннике. — Мой дядя... Ну, мой дядя...
— При чем тут твой дядя?
— Он недавно был... был у вас... в гостях... — нашел я более или менее подходящие слова.
— А, тот, что принес мне масло?—спросил учитель, нимало не смущаясь, в то время как я покраснел до корней волос.
— И полтинник! — вырвалось у меня, несмотря на краску стыда. Если уж учитель не стесняется таких вещей, так чего мне робеть?
Теперь и для меня нашлось место. Но, как и всем сидевшим с краю, мне больше приходилось думать о том, чтобы не свалиться на пол, чем о происходящем в классе.
Учитель, взял большую книгу (как я позже узнал, это был школьный журнал), раскрыл ее и называл имена, а мы должны были откликаться и вставать. Митрофан Елисеевич поднимал на каждого свои серые глаза и не-известно почему морщился. Начал он с новичков и многим сразу дал прозвища, например: «Куриный вор», «Балалайка», «Шило»...
Ученики третьего отделения сопровождали слова учителя смешками, украдкой тыча пальцами в новеньких, как будто те действительно были куриными ворами и балалайками. С беспокойством ждал я своей очереди. Где-то таилась надежда: а вдруг дядин полтинник поможет и я спасусь от нелепого прозвища! Напрасно! Когда пришла моя очередь, учитель не сверлил меня глазами, он просто, как будто мы были уже давними знакомыми, сказал:
— Букашка!
Букашка... Да, учитель попал в точку. Роберт Задан — так я значился только в журналах и на обложках тетрадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139