Но Василиса все-таки послушалась своей совести. Что там говорить, ей приходилось трудно: муж был отчаянный пьяница и драчун. Старший сын с рождения глухонемой, второму сыну машиной руку оторвало... Василиса должна была быть злой на весь мир... Но она спасла чумазого еврейского мальчика, она рисковала, она даже не знала, как его зовут...
Прощаясь, Шолум еще раз передернул плечами;
— Вы что, здесь бросаете хоромы с каменными стенами и стеклянной крышей? Что там говорить, если у вас от богушевских лакомств разболится живот — сможете вернуться обратно!
Когда Шолум уехал, в доме воцарилась тишина. Это было не тяжелое затишье перед бурей, а ободряющая тишина утра, когда на востоке алеет небо.
В нашей семье не привыкли долго рассуждать и гадать. Над болтунами у нас обычно подшучивали: «Не родственник ли ты Андрушка?» У Андрушка в семье целых две недели спорили, зарезать гусака или нет? Может, продать? .. Может, обменять на индюка? Наконец на третью неделю лиса над ними сжалилась — утащила гусака в лес...
Бабушка первая нарушила молчание, позвав: «Невестушка!» К матери она обращалась так очень редко, лишь в самые ответственные минуты жизни. После похорон деда она со вздохом сказала- «Невестушка, вот мы и остались одни...» Теперь бабушка снова пробормотала:
— Невестушка, для меня это дело решенное.
— И для меня тоже, свекровушка. — Глаза матери были спокойны.
— Одного мне жаль... — Бабушка укутала подбородок в край платка. — Семья наша разлетелась во все стороны... Дед вон даже... совсем ушел от нас и портрета своего на память не оставил.
— Сохраним и без портретов друг друга в наших сердцах, — мягко улыбнулась мать.
— Конечно, сохраним... — Взгляд бабушки остановился на вешалке, где после похорон она повесила шапку старого Юриса Залана; на шапке еще виднелись налипшие очесы и волоконца льна...
Вскоре они уехали. Мать забыла взять ложки, а Ирма — иголочку, которой так была рада. «Шолум даст мне цветных лоскутков, сошью кукле краси-ивое платьице!» — мечтала она.
Бабушка, стоя посреди пустой комнаты, сказала:
— Это к возвращению. Будет еще радость и в нашем доме... Не отдадим своего угла ни Шуманам, ни Швен-дерам... мякину станем есть, но в долги не полезем. А придет солдат — о-о, никто не посмеет тогда нас тронуть!
Глава XIX
Полоумная. — Дворец в Богушевске. — Ирма зарабатывает на жизнь. — Происшествие на вокзале.
Недели через две я отправился в Богушевск посмотреть, как устроились мать и Ирма, и кстати разведать, нет ли письма из Витебска. Трепки на полях Рогайне были мокрые, скользкие, грязные. В кустах и в рощах еще лежал скег. Дальше картина резко изменилась. Можно было подумать, что здесь и солнце теплее и ветры суше.
Вот и Богушевск... Я поспешил на почту. С надеждой дернул дверь, вошел. ..ас холодком на сердце вышел. Соня, Соня, написала бы ты словечко!.. Если не можешь сама, разве у тебя мало друзей? Ты же не забыла, что я на все готов во имя свободы! Возможно, боишься, не доверяешь, считаешь — я еще недоросль?
Нет, что-то неладное стряслось с тобой. Мне запрещено писать в Витебск... Впрочем, о чем напишешь? Что частенько слышу твой голос, вижу тебя во сне? На это ты вправе улыбнуться.
Не спеша обошел поселок, пытаясь найти собственными усилиями дом Шолума. Как-то раз, поздней зимней ночью, тот завел меня к себе отогреться. Где же это было?
Наконец спросил у двух девочек:
— Простите, где живет Шолум? Девочки переглянулись:
— Который это? У нас их двое: Шолум Шутник и Шолум Плакальщик.
Это был сложный вопрос. На самом деле, который
Из них был друг Заланов? Как будто Шолум Шутник. Но разве у слушателей не текли слезы, когда он рассказывал о еврейском погроме?
— На чердаке у них живет приезжая женщина,— нашелся я.
— У обоих живут приезжие женщины.
— Но у этой есть дочь... светловолосая... зовут Ирмой.
— А, Ирма! Полоумная с дочкой Ирмой живет у Шо-лума Шутника. — И девочки объяснили, как пройти к нему.
Полоумная!.. Не особенно приятно, если твою мать прозвали Полоумной. Что она натворила за две недели? Кличка прилипает к человеку, как репей к одежде. Иной до смерти не избавится от нее.
Как только я переступил порог и поздоровался, жена Шолума Эстер воскликнула:
— Дорогой гость! Какой дорогой гость! Сейчас же согрею стаканчик чаю... Брысь, мерзавец! — Быстрым движением хозяйка согнала с кресла самодовольно нежившегося кота.— Садитесь!
— Какое там угощение!—запротестовал я. — Пришел взглянуть на своих.
— Ничего особенного, стаканчик чаю и пара яичек.,. Дорога дальняя, небось захотелось кушать...
— Не беспокойтесь! Скажите лучше, здорова ли мать.
— Почему ей не быть здоровой? Не барыня, чтобы вечно хныкать. Нам, женщинам, в военное время хворать не приходится...
Эстер торопливо поставила на стол тарелку, положила два яйца и соль.
— Где она сейчас? Я прошел по перрону, но ее не заметил.
— О, она строит себе дом!
— До-ом? — протянул я. — Так из-за этого дома ее прозвали Полоумной?
— Ой, нет, молодой человек, из-за дома она была бы умная! — Жена Шолума рассмеялась. — Полоумная она совсем не из-за этого.
— Из-за чего же?
— Не знаю, стоит ли говорить...— замялась Эстер.— Может быть, вам это не понравится... Но, уверяю вас, она и есть полоумная. Умные люди зарабатывают где только могут. Она не умеет зарабатывать.
— Значит, ленива?
— Тоже нет. Она работает, как лошадь. Если приходит эшелон и задерживается здесь подольше — она чинит вещи солдатам, зашивает, стирает. Я не знаю, когда она спит.
- Разве полоумный тот, кто работает много?
— Конечно, нет. Но она не хочет делать ночную колбасу.
— Ночную колбасу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139