— Но я слышала, у вас там были страшные бои. На войне всякое случается.
— С нами ничего не случится,— отшутился я.— Пули избегают нас.
— Хорошо, если так. Снимите шинели, я вас чем-нибудь угощу.
Мы поблагодарили, отказались: нет времени, спешим на поезд.
— Как жаль! Но вы ведь вернетесь?
— Через десять дней,— сказал я.
— Хорошо, я буду ждать. Если и тогда проскочите мимо, мама обидится.
Борис с улыбкой посмотрел на меня.
— Хорошо, Альбина,— сказал я, истолковав его взгляд как согласие.— Мы вас навестим. Передавайте привет вашей маме.
Мы уже собирались уходить, но она принесла кувшин с вином, и нам пришлось задержаться. Простились довольно сдержанно, обоих смущало присутствие Бориса. Я с сожалением подумал о том, что хорошо бы посидеть вдвоем с Альбиной в ее чудесном патио. Но надо было спешить.
У двери Альбина задержала нас.
— Друзья, вы забыли свои свертки.
— Мы принесли их вам. Альбина не на шутку обиделась.
— Я не за тем приглашаю вас в гости, чтобы получать подарки. Вы меня неправильно поняли.
— Не сердитесь, Альбина,— успокаивал я ее.— У нас много всего в машине. Мы едем поездом, нам не во что все это уложить.
— Я одолжу вам сумку,— сказала она. Мы были уже на улице.
— До свиданья, Альбина. Жди меня через десять
дней. И передай привет маме! — крикнул я ей из машины.
Мы отъехали, Альбина стояла у дверей и махала нам на прощанье — звучал ее звонкий голос.
— Чудесная девушка,— сказал Борис.— Ты ее любишь?
Я пожал плечами.
— Кажется, нет.
— Тогда зачем морочишь человеку голову? Сам посуди: ты интернационалист, она испанка, и ты ее обманываешь.
— Я и не думал ее обманывать.
— А как это иначе назовешь?
— А ты думаешь, она меня любит?
— Тут и думать нечего. Ты что, не видел ее глаз, ее губ? Они улыбаются только тебе.
— Она и тебе улыбалась. Борис усмехнулся.
— На меня она смотрела, как на чурбан, к которому прислонился ее милый.
Недалеко от Альмадены дорога вильнула в горы. День был на редкость погожий, к полудню стало совсем тепло. Синеватые вершины Сьерра-де-Альмадене тянулись к небу, словно башни. У подножия гор петляла река Гуадальмес. После дождей она бурлила и клокотала в своем тесном каменном русле, не успевая проносить лавину воды. Она была совсем коричневая и пенилась, как только что вылитое пиво. От пригретой солнцем земли поднимался синеватый пар, своей прозрачной дымкой укрывая окрестности. Казалось, и сердце мое обволакивала нежная, шелковистая пелена, и от этого становилось необыкновенно хорошо, будто я птицей парил над весенними долинами и горами, любуясь прекрасным, ликующим миром, скользившим под моими упругими, крепкими крыльями.
На вокзале в Альмадене стоял готовый состав. Вагоны были битком набиты беженцами. Они, видимо, решили поискать место поспокойнее, где не рвутся бомбы и снаряды. Все полки, лавки, даже тамбуры были завалены корзинами, мешками, сундуками. На них примостились полуголые ребятишки. В огромной корзинке кудахтали куры, а петух, высунув голову, с удивлением косился на пеструю толпу.
— Чего ж он не едет! — кричала дородная испанка с ребенком на руках.— Ждет, пока налетят фашисты, что ли?
Никто ее не слушал, никто не отвечал. У каждого были свои заботы.
В вагоне стоял полумрак — окна были закрашены синей краской, чтобы ночью освещенный поезд не привлекал внимания самолетов. Воздух был тяжелый, спертый. Мы едва выбрались оттуда. В конце состава было три санитарных вагона. Сестры, узнав, что мы интернационалисты, охотно уступили нам одно купе.
Как только поезд тронулся, к нам зашла молодая красивая испанка.
— Врач эшелона, Росита Альварес,— представилась она и спросила: — А вам еще не принесли постели?
— Мы не раненые,— ответил Борис.
— Все равно, вы фронтовики,— улыбнулась Росита, сверкнув белоснежным рядом зубов.
— Не стоит, и так переспим,— возразил я.— Фронтовикам перину заменяет голая земля, подушку — мшистый камень, а покрывало — когда что. Летом звездным небом накрываемся, зимой — тучей серой. И если бы вы знали, как это здорово!
Росита Альварес снова улыбнулась.
— Очень сожалею, но такого комфорта мы вам не сможем предоставить.
— И потому не беспокойтесь, пожалуйста. Мы обойдемся.
Но Росита настояла на своем, и нам принесли постели. Оставшись одни, мы разделись и забрались под белые простыни.
— Как-то странно, непривычно,— смеясь, сказал Борис.— Сможем ли заснуть?
— Не знаю. Вспомнился дом...
— И мягкая постель?
— И теплое одеяло.
— И тихие ночки в Риге?
— И отцовский дом.
— И маленький отель в Париже?
— Не говори мне о Париже,— сказал я.— Поскорей бы забыть о нем.
— Напрасно ты себя мучаешь, Анатол.
— Сердцу не прикажешь. Может, эта рана никогда не заживет...
— Заживет,— успокоил меня Борис.— Сегодня утром,
когда ты увидел Альбину, мне показалось, что все зажило.
— Если бы я сумел увлечься, безумно влюбиться, может, тогда... Мой профессор говорил, что лучший врач на свете любовь. Она творит чудеса.
Борис громко рассмеялся.
— Ну что ж, влюбись. Кто тебе мешает? В Альбину или в эту куколку Роситу. Она тоже врач, отличная пара.
— Она тебе нравится?
— С виду хороша,— отозвался Борис,— а там кто ее знает. Может, сущий дьявол в душе.
— А может, демон страсти?
Борис насмешливо посмотрел на меня.
— Анатол, знаешь, о чем я подумал?
— Ну?
— Война портит людей. Ты становишься донжуаном.
— Неправда, Борис. Просто я опять становлюсь нормальным человеком. Разве это плохо? Хочется забыться...
— Понимаю...— сказал Борис.
Мы закутались в теплые одеяла и скоро уснули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153