Стрелки двига-
лись медленно-медленно. Наконец они показали четыре. Теперь Гита слушает отдаленный стук колес проходящего поезда и думает обо мне. Думает, что я где-то в Пруссии, а я совсем рядом, лежу в бункере на острых камнях, а за стальной обшивкой корабля плещутся воды Даугавы. Если б Гита знала, что нас разделяют всего-навсего река и каких-нибудь двадцать километров? Она бы обязательно приехала и ходила где-нибудь поблизости...
Но Гита ничего не знает. Ее мучит бессонница, ее мысли несутся вслед за экспрессом Рига — Берлин — Париж. Она прислушивается к отдаленному стуку колес какого-то поезда, воображая, что это мой поезд, и ей кажется, она слышит, как я говорю: «Гита, я люблю тебя».
— Да будешь ты спать наконец? — заворчал Борис.— Ты что, уже сам с собой разговариваешь?
Тревожные события последних дней и бессонные ночи сломили мое сопротивление, усталость взяла верх, и я заснул.
Глава 16 ЧУЖИЕ ВЕТРЫ
На следующий день под вечер наше судно отчалило. В бункере были слышны пронзительные сирены буксиров, глухие низкие гудки парохода, крики команды на палубе, гул моторов и могучий шум винта. Потом прозвучал прощальный гудок, наверное, мы выходили в открытое море. И вдруг остановка.
— Что это значит? — спросил я Бориса.
— Лоцман покидает корабль. Скоро будем в безопасности,— ответил Борис.
На буксире завыла сирена. Пароход ответил ей мощным рыком. Снова заработали машины. О борт лениво плескались волны. Борис воскликнул с облегчением:
— Открытое море! Ложимся на курс. До свиданья, Рига!
Он хотел сказать: «До свиданья, Сподра!», но это было не в его характере, хотя, конечно, он думал о ней не меньше, чем я о Гите. С приморских дюн я часто наблюдал, как корабли выходят в море. Скоро мы должны подойти к тому месту, откуда совсем недалеко до дачи Гиты. Фабрика Сподры тоже* рядом. Казалось, стоило
протянуть руку — и коснешься стройных сосен на дюнах, за которыми дорогие нам люди. Но за этими соснами и другое: та тюрьма, от которой мы бежим навстречу новой жизни, навстречу неизвестности. С той, прежней жизнью, уже все покончено, а новая еще не начиналась. Родной берег был позади, к новому мы еще не пристали. Странное чувство — жить между двух жизней и не жить ни одной из них; покинуть старый берег и не знать, каким будет новый; расставаясь, не знать, когда снова встретишься; любить и бежать от любимой.
Корабль уходил все дальше и дальше. Нас окружала кромешная тьма. Если б рядом не шумели машины и время от времени не доносились крики кочегаров, можно было бы подумать, что мы в ракете несемся в бездонное небо. В этой беспросветной тьме день и ночь сливались воедино, только стрелки часов разграничивали время. Только они и придавали осмысленность происходящему. Мы ждали полуночи, когда на вахту встанут Вырвизуб и Пендрик.
После двенадцати дверь бункера открылась. Кто-то свистнул, затем нас окликнул тоненький голосок. Мы привстали и по глыбам угля поползли к выходу. После нашего тайника котельная показалась ярко освещенной. У пышущей топки вертелся полуголый Вырвизуб. Длинной кочергой он ворошил уголь, полыхавший синим пламенем. Пендрик совком кидал топливо. Из топки несло нестерпимым жаром.
— Ребята,— крикнул Пендрик,— умойтесь и поужинайте! В углу на ящике ваш паек.
Мы сняли рубашки, налили в ведро теплой воды. Мыльная пена, стекавшая с наших лиц и рук, была черного цвета. Пендрик весело хихикнул.
— Вы как черти! Не беда, пойдете на берег, ополоснем вас под душем.
Мы набросились на еду.
— Если что останется, берите с собой,— посоветовал Пендрик.— Следующая кормежка будет только через сутки.
— Ах ты, скупердяй! — накинулся на него Вырвизуб.— А завтраком не собираешься их кормить?
— Пускай лучше сразу наедаются,— деловито заметил Пендрик.— На завтрак будет только кофе и хлеб. А теперь,— продолжал он, видя, что мы поели,— идемте свежим воздухом подышим.
Он открыл маленькую дверцу, и мы очутились в машинном отделении. Там мы встретили старшего механика Жана Сурума. Он провел нас в шахту, где с бешеной скоростью вращалась огромная ось винта. Здесь имелся запасной выход, по которому кочегары и механики в случае аварии могли выбраться на палубу. По маленькой лестнице мы поднялись сначала в небольшое помещение, а оттуда на палубу, где под брезентом лежали ящики, лебедки, канаты.
— Здесь вы можете спокойно посидеть,— сказал Сурум, протягивая нам сигареты.— Ночью тут никто не ходит. Старик спит, а вахтенные на мостике. Как настроение?
— Бодрое,— ответил я.
— Оба в Испанию?
— Нет,— ответил Борис.— Я в Испанию, Анатол в Париж. У него дома земля горела под ногами.
— Понятно. А что же вы не едете в Испанию? — обратился он ко мне.
— Семья...
— У меня вот нет семьи, можно было бы поехать, да не пускают,— сказал Сурум.— Помогаю таким, как вы. Только надолго ли? Рано или поздно все откроется...
Море было спокойное, а ночь теплая. В небе, словно драгоценные камни на черном бархате, сверкали звезды. Мы молча курили и смотрели на берег. Оттуда из темноты вырывались вспышки света.
— Колкинский маяк,— сказал Сурум.— Скоро выйдем из залива. Только бы погода продержалась! Поднимется ветер, вам будет нелегко в вашем бункере.
— Ничего, потерпим,— сказал Борис.— То ли еще вам приходится терпеть.
— Мы привыкли,— возразил Сурум.
— На войне тоже будет нелегко,— сказал Борис,— надо привыкать.
— Да, в Испании сейчас нелегко,— согласился Сурум.— Вы едете в трудный момент. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Италия с Германией гонят туда оружие, боеприпасы, кадровые части, а Франция и Англия помалкивают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153