— Нос в любви не самое главное.
— Отлично сказано! Да вот беда, большинство женщин не понимают этого. Ну ладно, я ведь пошутил. С детства обожаю шутки. Пендрик был прав. Пошел бы я в клоуны, имел бы успех. Признаться, я и сам об этом подумывал в свое время.
— Ну и что ж?
— Когда был маленький, мне нравились клоуны. В цирке живот надрывал от смеха. А теперь мне их жалко. Над чем люди смеются? Над размалеванным уродством, над человеком, с которым на арене обращаются хуже, чем с собакой... Разве это смешно? Задумался я над этим, и с той поры в цирк ни ногой. А если кто-нибудь надо мной смеется, я смеюсь вместе с ним. Как клоун. А что мне, друзья, остается? Плакать? Носовых платков не напасешься. Особенно на мой-то нос...
— Правильно, Дик, не обращай внимания,— серьезно сказал Борис.
К Дику вернулось его обычное настроение. Он подбежал к мальчуганам, сидевшим у Сены с удочками в руках.
— Рыба! Рыба! — закричал Дик, показывая куда-то на середину реки.— Кит!
Мальчуганы всполошились. Воспользовавшись заминкой, Дик схватил чью-то удочку, достал из кармана витой кренделек и нацепил его на крючок.
— Где кит? Где? Дядя, где? — наперебой кричали рыболовы. Дик вскинул удочку с крендельком, будто только что вытащил ее из воды, и крикнул:
— Вот он, вот! Я поймал!
Ребятишки со смехом окружили Дика. Самый маленький, вытянув ручонку, пытался схватить необычный улов.
— Это мой. Моя удочка — мой и крендель! — кричал он.
Широким жестом Дик протянул ему кренделек.
— Бери и кушай на здоровье. А я и не знал, что в этой реке и крендели водятся.
— Дядя, а ты видел настоящего кита? — спросил кто-то.
— Даже не раз. Однажды у берегов Англии кит проглотил лодку вместе с рыбаками. Они жили у него в брюхе до тех пор, пока не искромсали кита своими ножами, не изжарили и не съели всего без остатка. Потом благополучно выбрались на берег. Оказалось, что, сидя в китовом брюхе, они совершили кругосветное путешествие.
Ребята слушали затаив дыхание.
— А кит большой был? — спросил кто-то.
— Громадный! — воскликнул Дик.— Хвост как Эй-фелева башня, пасть пошире Сены, а каждый зуб величиной с обелиск на площади Согласия.
— И рыбаки всего съели? — уминая кренделек, спросил самый маленький.— А где же они взяли огонь, чтобы поджарить мясо?
— У них были с собой спички,— не моргнув глазом, ответил Дик.— Рыбаки сложили из спичек большой костер, жарили мясо, ели и плыли себе.
Малыш поверил, а ребята постарше рассмеялись и стали расходиться.
— Дик,— сказал Борис,— почему ты не пишешь сказок?
— Да разве можно описать все, что приходит в голову? Где же я возьму столько чернил и бумаги? Мой отец поскладнее меня рассказывал, а вот взял и утонул со всеми своими сказками. Вот уж было что послушать! Ни в одной книжке такого не прочтешь!
Мы зашли в знакомый нам бар и сели за столик. Но за стойкой стояла другая женщина.
— Тебе, Дик, в самом деле не везет,— сказал я. Он как-то странно посмотрел на меня.
— Я же говорил... А в конце концов не все ли равно, кто подаст нам кофе? Лишь бы кофе был хорош.
Я пошел провожать Бориса и Дика. В отеле нас ожидала Маша. Она принесла пригласительные билеты на вечер организованный Комитетом защиты республиканской Испании.
— Мы можем опоздать,— сказала она.— Идемте скорее!
Мы поймали такси и понеслись на Зимний велодром. У входа собирали пожертвования. Митинг уже начался, а люди все прибывали, и все вносили деньги в фонд республики. Мы дали несколько больше, чем позволяли нам наши скромные возможности. Дик пожертвовал львиную долю своего капитала. Маша обеспокоилась.
— Ты, наверное, отдал все свои деньги!
— Это мне товарищи собрали на дорогу,— ответил Дик.
Зал был переполнен.
— В зале тридцать тысяч мест,— сказала Маша. Нам пришлось забраться на самый верх, но и там свободных мест не оказалось.
Огромный зал притих. Лишь кое-где шелестели газеты — ими обмахивались, чтобы хоть немного разогнать духоту. На возвышение поднялся мужчина в светлой рубашке с открытым воротом. Говорил он просто, без обычных ораторских жестов и модуляций голоса. Он призывал всех честных людей помочь Испании в ее борьбе против фашизма.
— Морис Торез,— прошептала Маша.
Борис стоял не шелохнувшись, а Дик то и дело поднимался на цыпочки, чтобы лучше видеть, вытягивал шею.
Оратор закончил выступление. Многотысячная аудитория ожила. Раздались бурные аплодисменты, крики: «Долой фашизм!», «Они не пройдут!», «Да здравствует Испания!». Все эти разрозненные выкрики постепенно затихали и тонули в одном-едином, который подхватил и скандировал весь зал: «Единый фронт! Единый фронт! Оружие Испании!»
Над головами вырос целый лес сжатых кулаков. Огромный кулак Бориса почти касался крыши велодрома.
«Единый фронт! Единый фронт! Оружие Испании!»...
После Мориса Тореза на трибуну на костылях поднялся инвалид испанской армии. Высоко вскидывая кулаки, он дирижировал и кричал:
Гигантский хор голосов повторял за ним, сотрясая своды велодрома:
Инвалида сменила группа пионеров из Астурии. Они вошли с трехцветным флагом Испанской республики. Снова раздались аплодисменты.
Дети запели боевую песню республиканцев. После первого куплета зал подхватил мелодию. Она была грустная, тоскливая, совсем непохожая на боевую песню, но трогала за живое. Я взглянул на Бориса. В глазах у него сверкали слезы, губы двигались в такт песне.
Закончив песню, пионеры вдруг закружились в стремительном танце и, так же внезапно прервав его, выстроились полукругом у трехцветного знамени и проскандировали: «Помогите Испании! Помогите Испании!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153