— Вам не кажется, что мы знакомы? — сказал он не очень сердечно.
Я не ответил.
— Вы подлец! — сказал он и, выпятив залатанный подбородок, пошел на меня.— Я требую удовлетворения.
— Обратитесь за этим к швейцару,— отрезал я. И только теперь отчетливо вспомнил: это тот, с кем я дрался у Гауи. Я учтиво осведомился: — Как самочувствие? Я врач и могу быть вам полезен. На мой взгляд, у вас что-то неладно в черепной коробке.
Он побелел от злости, слова застряли в горле, а я тем временем повернулся и стал подниматься по лестнице. Уже открывая дверь, я услышал позади себя сдавленный выкрик:
— Идиот!
Не желая остаться в долгу, я ответил:
— Рад познакомиться с вами, господин Идиот...
Забрав документы, я возвращался тем же маршрутом, собираясь продолжить словесный поединок. Но мой противник покинул поле боя. Взяв у швейцара свои вещи, я в последний раз переступил университетский порог.
В сквере на скамейках сидели студенты, но моего противника среди них не оказалось. Я даже пожалел об этом, потому что настроение у меня было воинственное. Теперь мне было ясно, что этот тип, по словам Гиты, служивший в охранке, тогда не узнал меня, да и сейчас еще не знал моего имени. Эта встреча была для него полной неожиданностью. А я остался ею доволен.
Гита ждала меня с нетерпением. Она очень боялась, что меня задержат в полиции. О разговоре с доктором Тибетом я ничего ей не сказал, зато во всех подробностях расписал встречу с Ганом и недобитым студентом-сыщиком. Потом я дал ей почитать письмо отца, и она загрустила.
— Бедный отец! Ты его больше не увидишь. Тебе бы съездить к нему.
— Теперь уже поздно. Напишу из Парижа.
— Если ты расскажешь ему обо всем, он поймет.
— Я тоже так думаю.
— Да, так и сделай. Ему будет легче вынести разлуку. Ведь он только тобою и жил.
— Мне жаль его,— сказал я.— Но что делать! Родители часто считают, что дети должны жить по их образу и подобию.
— И мой отец относится к числу таких родителей,— заметила Гита.
Близился вечер, мы стали готовиться к встрече с Борисом и Сподрой. Это был каш последний вечер, и Гите хотелось быть красивой. Возможно, ее волновало предстоящее знакомство со Сподрой. Днем Гита побывала у парикмахера, маникюрши, а теперь одевалась с небывалой тщательностью. Ока заметно располнела, и ей пришлось примерить не одно платье, прежде чем был сделан окончательный выбор. Это был черный туалет из тафты. Гита выглядела в нем замечательно. Надела легкие туфельки, взяла маленькую сумочку и, оглядев себя в зеркало, спросила:
— Я тебе нравлюсь?
— Ты просто прелесть! — воскликнул я.
— Вот и хорошо! Я хочу быть красивее, чем она. Ты не видел ее?
— Кет. Очередной сюрприз Бориса.
— Наверное, он по уши влюблен в свою Сподру. Помнишь, с каким благоговением читал ее стихи? — Стоя перед зеркалом, Гита пыталась передать интонацию и жесты Бориса: — «Это совесть людская взывает к отважным: не стоять, как рабы, на коленях, умереть, если нужно, с кличем крылатым: — Но пасаран!»
— У тебя отличная память,— сказал я. Гита усмехнулась.
— Я могла стать актрисой, правда? Ведь и сама я недурна, как ты считаешь?
— Недурна — не то слово, ты прекрасна.
— Спасибо, милый,— сказала Гита, целуя меня.— Давай потанцуем немного. Боюсь, я совсем разучилась танцевать. Когда мы танцевали с тобой в последний раз?
— На студенческом карнавале.
— Так давно! Ну, потанцуем...
— А что скажет маленький Анатол?
— Он не возражает. Только не быстро. Вот так, медленно, плавно...
Мы смотрели на себя в зеркало и танцевали. Черные глаза Гиты блестели. Ей очень, очень нравилось танцевать. Вдруг она остановилась.
— Сумасшедший, кто же танцует без галстука! Й почему нет белого платочка в кармане?
— Все платочки в чемодане.
— Сейчас же достать,— сказала она и бросилась к чемоданам.— И ты сегодня должен быть красивым. Я хочу, чтобы ты понравился ей.
Вскоре я стоял перед зеркалом, разодетый франтом.
— Теперь я тебе нравлюсь? — в свою очередь спросил я Гиту, и она весело ответила:
— Ужасно! Я готова еще раз влюбиться в тебя. Мне все в тебе нравится. И то, что ты такой неугомонный и немного грубый. Как ты сказал тому негодяю?
— Что у него неладно в черепной коробке. Гита смеялась.
— Так ему и надо. Тупой и упрямый осел. А челюсть, говоришь, все еще залеплена?
— Вдоль и поперек.
— А все это могло печально кончиться. Где ты научился так драться?
— Не мужчина тот, кто не умеет дать сдачи,— хвастливо бросил я.
Глава 14 РАССТАВАНИЕ
Мы с Гитой пришли на станцию до прихода рижского поезда. Я купил в газетном киоске пухлый субботний номер, мы сели на скамейку под липой и стали читать. Специальный корреспондент сообщал из Парижа, что в Пиренеях французские пограничники задержали группу молодежи различных национальностей, которая намеревалась нелегально пересечь франко-испанскую границу, чтобы принять участие в борьбе красных против генерала Франко.
— Бедный Борис! — сказала Гита.— Его тоже могут вот так же задержать.
— Тише! — прошептал я, хотя поблизости никого не было.— Давай не вспоминать об этом сегодня. Запомни: ни слова. О нашей разлуке — тоже ни слова. Можно думать, только не вслух. Можно грустить, только не плакать.
— Можно смеяться, только не грустить,— подхватила Гита.— И газету ему не показывай. Сподре тоже ничего не говори.
Приближался поезд. Я бросил газету в мусорный ящик. Рядом с нами, устало вздохнув, застыл паровоз. Из черной трубы извергались упругие клубы серого дыма. Поднимаясь все выше, они постепенно бледнели, постом совсем исчезали.
Мы увидели Бориса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153