— Вот ее адрес, запишите, пожалуйста!
Это было письмо Роситы. Читать его я не решился, записал адрес и тут же вернул.
— Если буду там, непременно разыщу.
— Передайте от нас приветы! Скажите, живем хорошо, пускай о нас не волнуется. Если победят фашисты, пускай постарается пробраться за границу. Лучше всего во Францию, там немало испанцев, и родина ближе. Обо мне может не беспокоиться, я не стану прислуживать фашистам. Я им скажу то же самое, что Унамуно: «Вы можете нас победить, но не убедить». И не только я, так скажут многие мои коллеги. Война научила интеллигенцию здраво мыслить, помогла ей найти свое место в борьбе. Я тоже нашел свое место, ко слишком поздно. Если бы можно было начать жизнь сначала, я бы с первых дней сознательной жизни был с вами, с такими, как Пасионариг, Хосе Диас. Правда на их стороне. Я понял, что встреча окончена, и стал прощаться. Сеньора Альварес вышла проводить меня. Ветер срывал с деревьев апельсины. Хозяйка вздохнула:
— Надо бы собрать, да руки не поднимаются. Подожду, пока вернется Росита.
— Она обязательно вернется.
Сеньора открыла калитку. Я поклонился, пожал ей руку и почему-то сказал:
— До скорой встречи, сеньора. Всего хорошего! Уголки ее губ дрогнули, она быстро повернулась и
пошла обратно, а я заковылял на станцию, вспоминая тот день, когда мы с Роситой виделись в последний раз. Черт меня дернул тогда посмеяться над ней! Вполне возможно, что она рассталась с родителями и ушла на фронт после того памятного разговора. «Вы, сеньор Анатолио, плохо знаете испанок,— сказал она тогда.— Их никогда не пугала смерть». Может, уже в тот момент Росита решила уехать из Валенсии на фронт. И от этих мыслей я почувствовал угрызения совести.
С той поры я лишился покоя. Не раз обращался с просьбой к главврачу выписать меня и послать обратно в часть, но он только загадочно улыбался.
— На фронт послать вас не имею права. На этот счет имеется указание. А вот что делать, мне неизвестно. Подождите, пока выясним. Чем вам плохо здесь? Гуляйте по городу, упражняйте свою коленку! Это вам только на пользу. Откровенно говоря, я не верил, что вы сможете так хорошо ходить. Вы кое-чего добились своим упорством и тренировками. Хорошо, что меня не послушались.
— Спасибо за откровенность,— сказал я довольно язвительно.— Но я ведь тоже кое-что смыслю в медицине...
Но тут я последовал его совету и каждый день с утра до вечера гулял по Валенсии. По воскресеньям посещал концерты Мадридского симфонического оркестра, сидел в кинотеатрах, а иногда часами с такими же инвалидами, как я, или просто тыловыми крысами в прокуренных варьете глазел на развязные танцы полуголых красоток. Надо было как-то убить время, а в этом почти осажденном городе, на который то и дело сыпались снаряды и бомбы, нелегко было найти что-нибудь более занимательное.
И вот в один прекрасный день сестра вошла в палату с открыткой от Бориса Эндрупа. Дивизион, передав оружие испанцам, только что прибыл в Валенсию. Штаб дивизиона и болгарская батарея пока находились в одном из пригородов Валенсии — Катаррохе.
В тот же день меня выписали, и главврач сказал на прощание:
— Желаю вам удачи! В скором времени, вероятно, отправитесь за границу. Спасибо за помощь! Что бы тут у нас ни случилось, Испанию не забывайте! передайте привет своим друзьям...
Я почувствовал, что говорит он от души, и крепко пожал ему руку.
— А найдете вы Катарроху? — спросил он, открывая мне дверь.— Нет, знаете что, подождите немного, я отвезу вас в своей машине.
Он снял телефонную трубку, набрал номер. Вскоре. у выхода стоял кабриолет. Мы уселись на мягкие сиденья. У меня с собой не было ничего, кроме бамбуковой трости, и главврач, заметив это, улыбнулся.
— Сдается мне, вы покидаете Испанию еще беднее, чем приехали сюда.
— Не думаю,— весело отозвался я.— Теперь я гораздо богаче. В своем сердце, в душе я увожу столько добра, что оно не уместилось бы в огромных чемоданах. А главное, таможенные чиновники на границе не смогут его у меня отнять.
Главврач снова улыбнулся:
— Мне остается радоваться, что смогли вам дать в дорогу не только бамбуковую трость и подорванное здоровье, но и кое-что посущественней.
— Даже подорванное здоровье будет для меня дорогой памятью,— ответил я.— Памятью величайшей любви и величайшей ненависти моей жизни.
Мой спутник недоуменно пожал плечами. Он как будто не понял, и я пояснил:
— Только в Испании полюбил я по-настоящему свободу и возненавидел фашизм. Этой любви и ненависти мне с избытком хватит на всю жизнь. Вот за что я благодарен вам.
— Прошу извинить меня, коллега,— помолчав, произнес главврач.— Возможно, я не был достаточно внимателен к вам.
— Вы были очень добры ко мне,— поспешил я заверить.
— Нет, нет, это мое упущение. Но поймите: мы все устали. Война идет без малого три года. Все это время изо дня в день я вижу только кровь да изувеченных людей. Если бы вы знали, как иногда хочется немного отдохнуть...
— Разве думают об отдыхе, когда бандиты держат вас за глотку, норовя задушить?
— Вы правы. И все-таки мы живые люди. Иной раз нервы не выдерживают. Особенно когда не видишь больше выхода. Ведь мы теперь уже не мечтаем о победе, мы теперь желаем одного: справедливого мира.
— Справедливый мир тоже не дается без борьбы. Его надо завоевать.
— А вы верите, что нам это удастся?
— Думаю, что да. Только нельзя поддаваться трусости. Трусость рождает предательство. Трусость — это шестая колонна, которая шагает сейчас под белым флагом на республику. Или вы считаете, что я не прав?
Он не ответил. Его взгляд рассеянно скользил по апельсиновым рощам и застыл у горизонта, где в синеватом мареве сливались море и небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153