Когда вино было выпито, стали спускаться в долину. Навстречу бежали сочные луга в зарослях цветущей глицинии — белые, розовые и красные сугробы на зеленом бархате травы. Нелюдимая стена Пиренеев все больше отдалялась, и, когда мы оглядывались назад, было трудно поверить, что мы ее преодолели. Уже миновали линию облаков и с каждым шагом были ближе к теплой, цветущей, обагренной кровью испанской земле. С горных вершин и ледников вместе с нами в долину спускался стремительный поток. Слившись на своем пути с другими ручьями, он врывался в долину бурной рекой, теснимый гранитными глыбами и цветущими олеандрами. На лугу паслись пестрые коровы, белые козы и овцы. Навстречу бежали пастухи с криками:
— Да здравствует республика! Смерть фашистам!
Мы ступили на изъезженный повозками, истоптанный мулами проселок. Крестьянин, ехавший верхом, кричал нам:
Мы шли и в каждом встречном взгляде читали любовь и приветливость, и это наполняло сердца силой и отвагой. Даже те, кто был изнурен дорогой, теперь шагали бодро, с гордо поднятой головой, словно желая искупить свою недавнюю слабость и малодушие.
— Просто не верится, что мы в Испании,— сказал Пендрик и добавил: — Ох, и тяжко мне было в горах!
1 Да здравствуют солдаты свободы! (исп.)
2 Да здравствуют интернационалисты! (исп,)
3 Они не пройдут! Мы победим! (исп.)
4 Добрый день, братья! До встречи в день победы! (исп.)
— Мне тоже,— сказал я, чтобы утешить его.— Да что теперь об этом? Теперь это все позади. Но там будет еще тяжелее.
Пендрик вздохнул и ничего не ответил. Показалась горная деревенька. На площади собрался народ, в основном женщины, старики и дети. Нас тотчас окружили, говорили по-испански, по-каталонски, но мы мало что могли разобрать из всего этого. Было ясно одно: нас встречают как друзей — с радостью и надеждой. С краткой, богатой жестами речью к нам обратился староста деревни. Потом нас пригласили позавтракать в разукрашенный флагами дом. На длинных столах дымились миски с бараниной, в глиняных кувшинах стояло вино, а рядом еще не успевшие остыть караваи пшеничного хлеба. Народ хлынул за нами. Но никто, креме нас, за стол не сел. Все толпились вдоль стен и любовно наблюдали, как мы утоляем голод. Я посадил на колени худенького мальчугана. Он сиял от счастья. Предложил ему белого хлеба и кусок баранины, но он, глотая слюнки, ответил:
Было видно, что мальчуган голоден, и все-таки он отказался. Стоявшая рядом бледная женщина в черном объяснила мне, что это все приготовлено только для нас, потому что мы идем на фронт. Провожатый помог нам объясниться, и я узнал, что мальчик был ее сыном, а муж и двое старших сыновей ушли добровольцами на фронт. Я был растроган и крепко пожал ее твердую шероховатую руку. Женщина расплакалась. Вытирая слезы уголком черной косынки, она сказала:
— Сейчас всем в Испании тяжело. Победим, заживем по-другому. Спасибо, что пришли на помощь.
У меня как-то сразу пропал аппетит. Староста деревни объявил, что этот завтрак нам устроили семьи фронтовиков. Поднялся Жан Сурум, от нашего имени поблагодарил за радушную встречу и дал обещание до последней капли крови сражаться за свободу Испании плечом к плечу с ее героическим народом.
Весь зал оживился, послышались тяжкие женские вздохи, и только теперь на многих лицах я заметил горестный отпечаток ЕОЙНЫ. Эта деревенька лежала вдали от фронтовых окопов, от грохота пушек и града бомб, но тень смерти уже витала над нею,
1 Нет, сиььор, спасибо! Я не хочу (исп.).
Глава 3
МАДРИД
Мы ехали в Мадрид. Под вечер эшелон остановился на запасных путях возле маленькой, спрятавшейся под высокими эвкалиптами станции. Было душно. Солдаты, одетые в форму интербригад — стальные каски поверх беретов,— изнывали от жары. В тени эвкалиптов прятались крестьяне со своими осликами. Из плетеных корзин, висевших на спинах животных, выглядывали дыни, арбузы. Словно черные стволы пулеметов, торчали горлышки винных бутылей, закупоренные длинными пробками. Крестьяне были в заношенных штанах из бумазеи, в темных блузах, в соломенных или фетровых шляпах. Их лица, руки были желто-серы, как выжженная солнцем степь, и такие же морщинистые, как кисеты, которые они то и дело протягивали солдатам, предлагая скрутить цигарку.
Пока ДИК утолял жажду из винной бутылки одного крестьянина, я купил здоровенный арбуз, надеясь порадовать им Бориса Эндрупа. С тех пор как мы встретились с ним в городке Альманса, где нас обучали артиллерийской стрельбе, он стал хмурым, замкнутым, неразговорчивым. Перемена с ним произошла сразу после того, как я передал письмо Сподры. Оно чем-то взволновало его, но я так и не узнал причины, потому что Борис письма не показал и вообще не хотел говорить о нем. Наверное, там было что-то удручающее.
Взвалив на плечо арбуз, я подошел к Дику.
— На, выпей,— сказал он, протягивая консервную банку с красным вином. Оно было тепловатое, неприятно-кислое на вкус, но я выпил до дна.
— Нравится? — спросил крестьянин, и от улыбки его лицо стянуло в тысячу морщинок.
Не желая обидеть старика, я ответил:
— Очень.— И невольно сморщился.
— Угостим и Бориса,— сказал Дик, наполняя флягу.— В последнее время у него такая мина, будто он лягушку проглотил. Что с ним?
1 Красное вино! Хорошее вино! (исги)
2 Продаем арбузы и дыни! (исп.)
Я не успел ответить, к нам подошел командир тяжелого артиллерийского дивизиона капитан Цветков. Этого человека все уважали — он был русский, из Советского Союза.
— Ребята, кто вам позволил покупать у крестьян вино? — спросил по-русски Цветков.
Фляга была уже наполнена, Дик завинтил пробку, подвесил ее к поясу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153