— говорила мать, раскладывая подрумяненные ломтики хлеба.— Угощайтесь, чем бог послал. Больше у нас ничего нет.
Мы стали расхваливать стол, и мать была рада. Кар-менсита сменила пластинку, патефон заиграл танго. Альбина наклонилась ко мне:
— Потанцуем? Микола пригласил Карменситу.
— Чудесно, правда? — спросила Альбина.
— Чудесно,— ответил я.
— Вы хорошо танцуете.
— Я скверно танцую.
— Нет, хорошо!
— Я давно не танцевал. А в Испании — первый раз.
— А у себя на родине?
— Очень редко.
— Значит, вы не любите танцевать?
— Люблю, но как-то не приходилось. Только на студенческих балах...
— А вы студент?
— Был. Теперь артиллерист.
— Я страшно боюсь артиллерии. Недавно фашисты обстреливали город. Я чуть не умерла от страха.
Пластинка кончилась. Карменсита подбежала к патефону, поставила вальс. Теперь мы кружились вокруг стола. За окнами опускались сумерки, горячие угли в очаге бросали на лица отсвет. Альбина казалась очень красивой. Шофер неторопливо беседовал с матерью. Она все еще поджаривала ломтики хлеба.
— Нравится? — спросила Альбина, и я почувствовал ее дыхание на щеке.
— Очень.
— Мне тоже,— сказала она.— Чудесный вальс.
— Замечательный вальс,— сказал я, вспоминая другой вальс, другой вечер — когда мы с Гитой танцевали на вращавшемся кругу в ресторане на взморье.
— У вас на родине осталась девушка? — спросила Альбина.
Я покачал головой. Это был неподходящий случай для задушевной беседы.
— А почему? У такого молодого человека...
— Была девушка, теперь ее нет,— сознался я, не выдержав ее открытого, ясного взгляда.
— И у меня больше нет,— сказала Альбина.— А первая любовь прекрасна, правда?
— Первая любовь незабываема.
— Он ушел воевать и погиб. Один калека вернулся домой и рассказывал, что Хозе погиб под Мадридом.
— Его звали Хозе?
— Да, он жил по соседству. Я до сих пор помогаю его родителям. Что поделаешь, война...
— Да, сколько горя она принесла!..
— То ли еще будет,— продолжала Альбина.— И потому так хочется хоть немного забыться, потанцевать... А завтра снова работа. Такая у нас жизнь, что поделаешь. Правда?
— Жизнь нелегкая,— сказал я.
— Если потом будет лучше, то ничего. Но кто знает? Одна бомба — и нас не станет...
Альбина смотрела мне прямо в глаза, обжигая своим дыханием.
— Мы еще поживем,— утешал я ее.— А потом будет лучше. Ради этого можно потерпеть, потрудиться. Ради этого стоит бороться, Альбина.
— Конечно, я просто так...— сказала она, как будто извиняясь.— Нам очень тяжело, правда. Я знаю, на фронте кое-кто считает, что у нас тут в тылу сплошные праздники. А на самом деле жизнь больше похожа на похороны. В каждой семье горе и слезы. Ночью сверкает больше слез, чем звезд на небе.
— Вы тоже плачете, Альбина?
— Нет, я больше не плачу. Все до последней слезинки выплакала. Земля размокла от слез и крови. Если бы можно было слезами горю помочь, я бы плакала. А так не хочу. Довольно...
В комнате стало жарко. Мы вышли во двор подышать свежим воздухом. Это был внутренний дворик дома — патио, со всех сторон окруженный стенами. На них вился виноград, в горшках — колючие кактусы, посреди дворика маленький бассейн из гранита. Дворик сиял чистотой. Мы сели на длинную скамейку. Помахивая веером, Альбина спросила:
— Анатолио, вам у нас не жарко?
— Я рад, что наступила осень.
— Вам нравится осень?
— Для меня ваше лето слишком знойно.
— А мне больше всего нравится весна,— сказала Альбина.— У нас она бывает такой чудесной. В горах цветет кустарник, в долине маки, по берегам олеандры. А горы кажутся прозрачными, синими, как будто из стекла. И почему только год не начинается с весны? Тогда бы он был похож на жизнь человека: весна, лето, осень и...
— Не вспоминайте пока о зиме,— прервал я Альбину.— У вас еще весна.
Альбина засмеялась, но в смехе звучала горечь.
— Нет, Анатолио, моя весна прошла. В Испании женщина старится быстрее, чем у вас на севере. В двадцать пять лет ее уже не назовут молодой. А у меня был жених.
— Хозе?
— Хозе,— сказала она, смахнув слезу с длинных ресниц. — У нас нередко невеста, потерявшая жениха, всю жизнь оплакивает его и не выходит замуж. А у вас?
— У нас — кто как,— весело ответил я. — Хотят — выходят замуж, не хотят — не выходят.
Альбина усмехнулась.
— Так просто?
— А что тут особенного? Альбина задумалась.
— Да, конечно, ничего особенного. Мы бы непременно с ним поженились, если бы не война. А вы почему расстались со своей любимой?
Я колебался. Не хотелось опять рассказывать мою печальную историю, к тому же совсем чужой, хотя и прекрасной девушке. Но Альбина ждала ответа, и я просто сказал:
— Она умерла...
— Умерла! — прошептала Альбина, прижимаясь ко мне. — Мы оба несчастны. Я думала, судьба была безжалостна только со мной... Оказывается, и вы...
В комнате заиграл патефон.
— Альбина, не будем говорить о таких грустных вещах. Пойдемте лучше танцевать.
Альбина медлила.
— Вы такой милый. Давайте посидим еще немного. Анатолио, вы еще приедете ко мне?
— Если пригласите.
— Я буду ждать вас всегда. Но вам, наверное, будет трудно выбраться. Может, я могу приехать к вам?
— Нет, нет! Ко мне не надо,— сказал я. — Подумайте, что скажут товарищи, если ко мне на фронт приедет женщина!
Альбина усмехнулась.
—- Вы рассуждаете, как монах. А фронт не монастырь. Я могла бы работать у вас на кухне или санитаркой...
— Но я не повар и не доктор,— отшутился я.— А вот я к вам приеду. При первой же возможности.
Мы встали. Альбина положила свою руку мне на плечо и, глядя в глаза, спросила:
— Обещаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153