— Разве ты могильщик? ч Борис усмехнулся.
— А ты думаешь, наши снаряды мало народу на тот свет отправили?
— Я знаю — немало.
— Но я не потому загляделся в эти пожелтевшие, источенные временем тома. Меня взяла чертовская грусть о потерянной профессии. Разве ты, живодер, истязатель человеческого тела, можешь представить, какие ценности прошлого собраны здесь!
— Ну, сейчас ты начнешь воспевать прошлое! — сказал я.
— Нет,— сказал Борис,— я всегда ненавидел тех, кто, изучая прошлое, слеп к настоящему. Но и прошлое надо знать. Угадай, кто первым пробудил во мне интерес к Испании?
— Сервантес?
— Нет.
— Лопе де Вега?
— Не угадал.
— Мериме?
— Ошибаешься. Лорд Байрон.
— Байрон?
— Да. «Путешествие Чайльд Гарольда».
— Не читал.
— Тогда послушай!
Летите в бой, испанцы! Мщенье, мщенье!
Богиня славы рыцарей зовет.
Пусть не копьем разит она в сраженье,
Плюмажем красным туч не достает,
Но, свистом пуль означив свой полет,
Ощерив жерла пушек роковые,
Она сквозь пламень кличет вас вперед!
Иль зов ее слабей, чем в дни былые,
Когда он вдохновлял сынов Андалусии?!
— Звучит вполне современно,— заметил я. Борис, не ответив, продолжал:
Среди равнины голой, на скале, Чернеют стены мавританских башен. Следы копыт на раненой земле. Печать огня на черном лике пашен. Здесь орды вражьи, грозен и бесстрашен, Андалусийский селянин встречал, Здесь кровью гостя был не раз окрашен Его клинок, когда на гребнях скал Драконьи логова он дерзко штурмовал! !
— У тебя отличная память,— сказал я.
— Да, но теперь мне многое хотелось бы забыть.
— С чего это вдруг?
— Сам знаешь.
1 Перевод В. Левика.
У Бориса в самом деле была превосходная память. Топографию, тригонометрию, расчеты стрельбы — все, о чем раньше не имел ни малейшего представления, он освоил, легко и быстро, будто играючи. Этот студент-недоучка, экс-сварщик трамвайных путей с первых же дней учений стал одним из лучших стрелков-наблюдателей.
Изо дня в день приглядываясь к Борису, я стал задумываться: в чем же его настоящее призвание? История, филология? Подполье? Война? И все больше приходил к убеждению, что его призвание — поле боя, что именно здесь, в Испании, он почувствует, найдет свое единственное, незаменимое место в жизни. Но пока .в нем еще борются несбывшиеся мечты с тем новым, что он обрел в Испании. И королевская библиотека, видимо, напомнила ему прохладные и тоже несколько сумрачные аудитории университета и те печальные дни, когда их пришлось оставить, чтобы стать сварщиком трамвайных линий.
Из библиотеки мы перешли в картинную галерею монастыря Сан-Лоренсо, там любовались творениями Эль Греко, Тициана, Вейдена. В монастырском соборе Борис подолгу стоял перед фресками Джордано, так что мне с трудом удалось увести его оттуда. Мы опоздали к обеду и потому отправились прямым путем в монастырскую келарню, где хозяйничали повара трех батарей, и среди них наш Пендрик. Он встретил нас с распростертыми объятиями, тут же угостил тушенной в оливковом масле козлятиной и бобами.
— Ну, как воюем? — спросил меня Пендрик, не подозревая, что я три дня провалялся в медпункте в двух шагах от его кухни. Когда я сообщил ему об этом, он обиделся.
— Что же ты молчал? Я бы прислал тебе отличного вина. Нам немного выдали для штаба.
— Неужто не оставил про запас? — спросил Борис.
— Может, есть еще немножко.
Пендрик пошел проверить свои запасы, а мы с Борисом перемигнулись.
— Будет! — сказал я.— А то какой из него повар, если сам себе лакомый кусок не сумеет приберечь!
Скоро Пендрик вернулся с узкогорлым глиняным кувшином. В нем плескалась изрядная толика вина. Мы пили, как испанцы, подняв кувшин над головой, подставив рот под тонкую струю. Вино было прохладное, кислое
и хорошо освежало. Правда, я еще не совсем освоил местную манеру пить, и потому часть жидкости попадала за воротник.
— Плохой из тебя выйдет стрелок, если даже струйкой вина в свой рот не попадешь,— смеялся Пендрик.
— Ничего, Пендрик, освоим.
— Ну, а как продвигаются наши вперед? — спросил Пендрик.
— Топчемся на месте,— ответил Борис.— И потому так много жертв с обеих сторон.
— Много жертв? — переспросил Пендрик.
— А ты думал,— ответил Борис.
Мне показалось, Пендрик теперь не жалел, что его приставили к кухне. Здесь было меньше бомбежек и вообще поспокойнее во всех отношениях. А кроме того, здесь ешь и пей сколько и когда угодно. За последнее время Пендрик заметно располнел, округлился. А чтобы в наших глазах поднять свой престиж, он важно заметил:
— Одного из поваров чешской батареи тоже ранило. Везли солдатам ужин, а фашистский самолет как раз обстреливал дорогу. Все попрятались в канаву, но одно-му-таки в плечо угодило.
— Бывает,— равнодушно произнес Борис.
— Как бы и за нас не взялись эти чертовы самолеты,— высказал опасение Пендрик, но Борис его успокоил:
— Тут бомбить не будут. Господь бог охраняет это место.
— Тьфу, не сглазить! — воскликнул Пендрик.— Уж если тут посыплются бомбы, тогда пиши пропало. Тогда одно останется — сматывать удочки...
На следующее утро, прихватив с собой бочонок вина, продукты, мы с Борисом, комиссаром Поповым и командиром дивизиона Цветковым в грузовике отправились на свой высотный наблюдательный пункт. Когда выехали из монастыря, солнце только-только поднималось над холмами Кастильского плоскогорья. Дорога не спеша карабкалась в гору. На ветвях магнолий, стряхнув с крыльев ночную росу, распевали птицы. Пробуждался и фронт: вдали затарахтели пулеметы, загрохотала тяжелая артиллерия. Мной овладело странное беспокойство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153