Рядом с ним шла стройная девушка. У нее были такие же, как у Гиты, черные, слегка вьющиеся волосы, тонкий овал лица и чудесный ровный загар. Походка уверенная, смелая, как у зрелой женщины, хотя на вид ей не было и двадцати. Мы поздоровались. Борис познакомил нас со Сподрой. Гита тут же взяла ее под руку, и они, оживленно беседуя, будто давнишние приятельницы, пошли впереди, в сторону пляжа. Борис достал из кармана газету, ту самую, что я выбросил в мусорный ящик, и спросил:
— Читал?
— Читал.
— Ничего, проскочу,— словно сам себя успокаивая, заметил он.— Ты готов?
— Да. Но... за мной следят.
— И сегодня? — тихо спросил Борис.
— Нет. В тот вечер, когда ты был здесь.
— Тогда изменим план. Сначала погуляем по пляжу, разведаем обстановку.
Мы спустились к морю. Уже начался вечерний променад, и нам не скоро удалось найти безлюдное, тихое место. Мы взобрались на дюны и сели под сосны, оттуда было удобно вести наблюдение. Спокойный Рижский залив в лучах заходящего солнца казался огромным зеркалом. Из притихшего рыбацкого поселка в море вышли черные баркасы. Они медленно, словно нехотя, скользили в открытое море, оставляя позади сияющие дорожки. Где-то перекликались любители вечерних купаний, и водная гладь далеко разносила их голоса.
— Кажется, воздух чист,— сказал Борис, внимательно оглядывая окрестность.— Сподра, прочти нам что-нибудь!
— Я вижу, ты успел разболтать! — возмутилась Сподра.— Как тебе не стыдно, Борис? Зачем?
— Мы никому, никому, никому не расскажем! — воскликнула Гита.— Прочтите нам что-нибудь ну, пожалуйста!
Они были похожи друг на друга, точно сестры. Только Гита была немного пониже и более хрупкой.
— Прочтите! — попросил и я.
Сподра неподвижно смотрела в море. Закат зажег в ее глазах алые искорки. И тогда она заговорила. Так, будто нас не было рядом, будто она говорила с человеком, который находился где-то далеко.
Ты уедешь, друг...
Я останусь одна
В этом страшном болоте,
Где рыщут голодные волки
И скрежещут зубами, завидев меня.
Ты уедешь, друг...
Будут звезды сиять, как прежде,
Будет небо гореть, как прежде,
Будет море сверкать, как прежде,
А я?
Ты уедешь, друг... Расставаясь, девушки плачут, Я же плакать не стану. У меня много сдез, Но я плакать не стану.
Я знаю — ты едешь на битву,
Счастье добыть для того, у кого оно отнято.
Что же мне дать тебе на дорогу?
Да и что я могу тебе дать!
Правда, есть у меня драгоценность,
Уж ее-то никто не отнимет.
Я дарю тебе, милый,
Думы свои,
Сердце свое
И любовь свою,—
Я даю их тебе на дорогу...
Сподра замолчала. Мы тоже молчали. Молчало небо, молчали сосны и дюны, молчало море. Вдали поднимался туман. Зелено-алый горизонт сливался с водой. В далекой дымке растворились рыбачьи баркасы. Туман пушистыми клубами катился по зеркальной глади воды к берегу и застывал у подножья дюн. Зачарованные, мы сидели под соснами, любуясь сменой дня и ночи. Голова Гиты покоилась у меня на плече, я дышал ароматом ее волос. Она слегка дрожала, но не от холода.
— Спасибо! — наконец произнес Борис. Потом продолжал полушутя-полусерьезно: — Спасибо за напутствие! От таких подарков не откажусь.
— Чудесные стихи! — тихо сказала Гита, а Сподра ответила:
— Это просто импровизация. Борис встал и подал руку Сподре.
— Идемте. Тут слишком тихо и печально.
Мы сбежали к морю и пошли обратно. Оглядевшись по сторонам, Борис сказал:
— Горизонт по-прежнему чист, шторма не будет. Приглашаю вас на бокал вина.
Приморский ресторан «Пальма» мигал сквозь туман светлыми окнами. Оттуда доносилась музыка.
Мы нашли свободный столик возле пышной пальмы.
— Мне нравится здесь — воскликнула Сподра.
Рядом с нами вращался вделанный в пол светящийся круг, на нем кружились захмелевшие пары. Играли вальс. Борис и Сподра остались ждать официанта, а мы с Гитой пошли танцевать. Как только мы ступили на вращающийся круг, обнаружилось, что это не так-то просто. У Гиты кружилась голова, а стоило нам немного остановиться, как подвижный пол увлекал в другой конец зала. Борис со Сподрой, глядя на нас, смеялись.
Зал потонул в полумраке. Мимо скользили пальмы в огромных кадках, над головой блистали радужные лучи прожекторов. Крыша над площадкой была стеклянная, сквозь открытый овальный люк в зал свободно вливалась морская прохлада и было видно ночное небо, усыпанное звездами.
— Как хорошо! — шептала Гита.— И вы оба такие чудесные, и Сподра. Она просто очаровательна. Ты не влюбился в нее?
— Она мне очень нравится,— поддразнил я.
— Смотри у меня! — пригрозила Гита.
Музыка смолкла. Прожекторы погасли. В зале вспыхнул обычный свет. Когда мы вернулись к столику, нас уже ждали бокалы с вином.
— Мы изнываем от жажды,— сказал Борис, поднимая бокал.— За дружбу и любовь!
— За любовь и дружбу! — отозвалась Гита.
Мы чокнулись, выпили и снова выпили, беспечно болтая о всякой всячине. Окружавшие нас люди успели основательно захмелеть, и потому никто не обращал на нас внимания. Тогда я впервые обнаружил в характере Бориса удивительную черту: он повсюду чувствовал себя как дома, мог приноровиться к любой обстановке. Раньше я не замечал за ним такого. Вероятно, этому научила его подпольная работа. Послушай кто-нибудь со стороны, он решил бы, что перед ним законченный лоботряс, лишенный глубоких мыслей, чувств, возвышенных стремлений, словом, один из тех рыцарей прекрасного мгновенья, которых вокруг нас сидело великое множество.
В тот вечер в ресторане Борис разыгрывал богатого сноба, пресыщенного, изнывающего от скуки. Небрежным жестом он подозвал официанта:
— То, что вы нам подали, не вино, а простокваша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153