Госпожа Юдина с тревогой посматривала на дочь и время от времени осведомлялась, как она себя чувствует.
— Хорошо,— весело отвечала Гита. Потом она сказала:
— Ты знаешь, мама, у меня такое ощущение, будто я вновь родилась.
— А ты помнишь, что сказал доктор Тибет?
— А что он сказал? — вмешался я.
— Ну, что же ты молчишь? Расскажи Анатолу.
— Пустяки! — отрезала Гита.— Все доктора паникеры. Ведь ты таким не будешь, правда, Анатол?
— Что он сказал?
Гита молчала, сжав губы, вместо нее заговорила мать.
— Он сказал, что Гита должна быть очень осторожна. Если боли повторятся, нужно немедленно лечь в больницу. В дороге у нее уже был приступ, она чуть не кричала. И представляете, это случилось в Германии... Что, если бы там пришлось лечь в больницу!..
— Мама, зачем ты все рисуешь Анатолу в мрачных красках?
— Чтобы он заботился о тебе,— ответила мать, тля-дя на меня.— Все началось с вашего ареста. Потому-то я поехала вместе с ней. Боялась отпустить одну. Кто знает...
— Мама, прошу тебя, перестань! — взмолилась Гита.— Лучше пускай Анатол покажет нам Париж. Давайте осмотрим метро. Не представляю, как это под землей ходят поезда. В Арденнах мы мчались длинными тоннелями. Наверное, здесь то же самое* да?
— Примерно. Только в метро и сама станция находится под землей,— пояснил я.— Туда надо спускаться по лестнице. Не будет ли тебе тяжело?
— Не делайте из меня грудного ребенка. Даже если здоровому человеку твердить с утра до вечера, что он больной, то он и вправду заболеет.
Мы спустились в метро. Я повез их на Всемирную выставку, но мои дамы скоро устали от жары, и мы на такси вернулись домой.
Расставаясь в вестибюле, мы условились, отдохнув немного, часа через два поехать на Монмартр, однако в лифте Гите стало плохо.
— Знаешь,— сказала она,— вы с мамой, кажется, накликали беду. У меня немножко болит. Только ты не волнуйся. Боль совсем пустяковая, совсем-совсем. Я отдохну, и все пройдет. Это даже не боль, просто отзвук боли. Я приму лекарство и прилягу.
Пока Гита раздевалась, я приготовил постель. В комнате все еще было душно, и вместо одеяла я постелил простыню.
— Поцелуй меня! — попросила Гита, и я поцеловал ее.— Может, ты тоже поспишь?
— Нет, я просто посижу.
— Где ты будешь сидеть?
— В соседней комнате. У стола.
— Дверь не закрывай, чтобы я могла тебя видеть. Мне нравится смотреть на тебя.
— А мне на тебя.
— Я, наверное, сейчас выгляжу ужасно. Прости ме-дя, милый. Я отдохну, ты меня не узнаешь. Подай мне воды, пожалуйста.
Я принес ей стакан воды, она выпила лекарство и легла. Я вышел в соседнюю комнату, подсел к столу и развернул газету.
— Вот так хорошо,— сказала Гита.— Так я могу тебя видеть. Посиди, пока я не усну.
— Спи, милая, я не буду тебя беспокоить.
— Ты нисколько меня не беспокоишь.
— А когда проснешься, позови меня.
— Хорошо, милый, до свиданья.
— До свиданья. Тебе не больно?
— Совсем не больно. До свиданья...
Все газеты в один голос утверждали, что положение в Испании день ото дня обостряется. На севере шли кровопролитные бои за Бильбао. Фашисты стянули туда громадное количество живой силы и техники.
Некоторые газеты утверждали, что на стороне генерала Франко сражаются главным образом иностранцы — иностранный легион, марокканские стрелки и кавалерия, гитлеровские танки, авиация, артиллерия, моторизованные дивизии фашистской Италии, ирландские батальоны фашистов-добровольцев, части регулярной португальской армии... И я представил себе, как в Риге гнусный нацистский агент Ган потирает руки, прочитав сообщения о трудностях республики. Если только он не сыграл уже в шпик от острого приступа астмы, наверное, сейчас морочит голову новому жильцу бредовыми идеями о германском мировом господстве. Как блестели его глазки, когда он хрипел мне над ухом: «Франция разжирела, спилась, выродилась. Гитлер мизинцем может раздавить ее, как яичную скорлупу...» Нет, господин Ган! Я чуть не крикнул забывшись. Теперь я знаю Францию лучше, чем вы, жалкий нацистский прихвостень. Во Франции живут люди, твердые, как кремень. Они не дадут сломить себя. Они не пощадят своей жизни в борьбе за свободу. Я верю в них!
Пока я читал газеты и мысленно препирался с Ганом, Гита уснула. По своему обыкновению, она спала, откинув голову, приподняв подбородок. Во сне она была совсем такой же, как прежде, только уголки губ как-то болезненно опущены, в них залегли морщинки, которых раньше я не замечал. Я смотрел на нее, и у меня защемило сердце. Придет время, подумал я, народ Латвии разгонит эту свору мерзавцев, и тогда я отомщу за тебя, Гита. Им придется ответить за свои бесчинства и преступления. Напрасно доктор Гибет опускает руки, полагая, что лавина фашизма все уничтожит. Недавно на митинге я понял: нет ка земле такой силы, которая могла бы уничтожить жизнь и свободу!
Глава 20
ИСПЫТАНИЕ
Гита уже не вставала. Вечером у нее начались сильные боли. Я побежал вниз посоветоваться с матерью. Но и она не знала, что делать. Мы поспешили вернуться к Гите. Она металась в постели и, стиснув зубы, тихо стонала. На все вопросы отвечала одно и то же:
— Не беспокойтесь, это не страшно... Скоро пройдет...
Но боль не проходила, и мы решили вызвать врача. Врач сказал, что у Гиты начинаются преждевременные роды, и посоветовал отправить ее в больницу.
Мать одела Гиту, и мы повезли ее в родильный дом, рекомендованный врачом. За всю дорогу она не проронила ни слова, только крепко сжимала мою руку. На вопросы отвечала болезненной улыбкой и молчаливыми кивками.
Когда мы были почти у цели, Гита сказала:
— Не забудешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153