Мы все постоим за него. О нем никто худого слова не скажет. Хороший солдат, хороший коммунист. А вы почему не вступаете в партию?
Вопрос был слишком неожиданным. Я не знал, что сказать.
А Попов продолжал:
— Ваше место в наших рядах. Подумайте об этом, если согласны, подавайте заявление. Поручители найдутся. Я бы и сам охотно за вас поручился.
— Спасибо, товарищ комиссар,— ответил я.
С того дня зачастили дожди. Затянутый тумаком горный круг напоминал огромный барабан, на котором молнии выбивали грозную дробь. Красная глина размокла и липла к ногам. Сухие долины превратились в бурные реки, а дороги в непролазные топи. На фронте воцарилась непривычная, гнетущая тишина. Низкие густые облака преградили путь самолетам и надежно укрыли местность от глаз наблюдателей-артиллеристов. Только на переднем крае лаяли пулеметы, но все реже и реже. И люди, подобно земле, раскисали...
Как-то утром командир батареи Микола Савич заглянул в мою палатку под колючим кактусом.
— Товарищ Скулте, собирайтесь. Нужно присмотреть новые позиции. Тут мы скоро потонем.
Меня это обрадовало. Я почти не спускался с гор, обозревал окрестность только с птичьего полета в окуляры бинокля. Собрался быстро, минут через десять мы уже катили в легковой машине Савича в тыл. Осторожно пересекли две-три размытые дождем долины, выбрались на Кордовское шоссе, миновали обложенный тучами перевал и, наконец, спустились в просторную долину, поросшую дубками. Неожиданно просияло солнце, словно мечами пронзив пелену облаков; и синевато-стальная лента шоссе, согретая теплом, заклубилась паром.
— Хороша Испания! — воскликнул Микола Савич.— Смотрю на эти горы, и мне порой начинает казаться, что я в Болгарии.
— Не бывал в Болгарии.
— Жаль,— сказал Савич.— Какие розы!.. А табак...
— Да, болгарский табак неплохой,— согласился я.
— Самый лучший,— поправил меня Савич.— А сливы, перец, помидоры! Нашу мастику пробовал?
— Что за мастика?
— Напиток из аниса.
— В Астурии я отведал аниса. С черным кофе. Чудесная вещь!
— Это все не то! — Савич пренебрежительно махнул рукой.— Такой мастики, как у нас, нигде нет. А какой у нас пляж! Вода в Черном море как парное молоко.
— Самый лучший пляж у нас, на Рижском взморье,— не выдержал я.
— Жаль, что ты не видел Варну. Тогда бы помалкивал. Это не песок — золото.
— Золото?
— А народ? Таких славных людей ты нигде не встречал.
— Нет, встречал,— возразил я.
— Где?
— Здесь, в Испании. Один из них сидит со мной рядом.
Микола рассмеялся, потом произнес негромко, словно разговаривая сам с собой:
— Да, латыши как будто бы неплохие ребята. Вы, черти, отличные вояки. Я знаю, красные латышские стрелки Ленина охраняли, отважно дрались на фронтах гражданской войны. Или возьми испанцев...
— У каждого народа есть хорошие и есть плохие люди.
— Это верно,— согласился Савич и, сняв фуражку, пригладил свои густые курчавые волосы. Потом тронул иссиня-черные усики под прекрасным орлиным носом и сказал: — Приедем в город, и первым делом к парикмахеру. Мы с тобой похожи на дикарей.
Я ощупал свой затылок. Волосы лезли за шиворот, подбородок был колюч, как еж.
— В таком виде лучше не показываться женщина на глаза,— продолжал Савич.
— А у тебя есть знакомая? Он лукаво улыбнулся.
— Не беспокойся, и для тебя найдется. Здесь чудесные девушки. Нежные, как сливы, горячие, как огонь. Такие бывают только на юге.
— Ты женат, Микола? — спросил я.
— Не успел выбрать жену,— рассмеялся Савич.— Мне ведь всего-навсего тридцать.
— Я моложе, но был женат. Умерла, остался ребенок. Славный парнишка. Тоже Анатол.
— А где же он теперь, твой Анатол?
— В Латвии, у родных. Жена умерла в Париже.
— Бедняга,— сказал Савич.— Несчастный ты человек. Но зачем так рано женился?
— Полюбил.
— И потому надо было жениться? А если погибнешь? Ребенок станет сиротой. Чего ж ты его бросил, полетел в Испанию? О детях, мой милый, надо заботиться. Наплодить детей, а потом взвалить заботу на других — это не дело.
— Я не мог возвратиться на родину. Меня ожидала тюрьма.
— Тогда не надо было заводить детей.
—- Это случилось раньше. Осложнения вышли потом.
— Все равно! — воскликнул Микола.— В мире и без того хватает сирот. Вон посмотри в Испании! Тут, конечно, иное дело. А своего малыша ты напрасно бросил.
— Микола, как ты не поймешь! — горячился я.— Ее погубили фашисты. Я хочу отомстить. В жизни все гораздо сложнее, чем тебе представляется.
— Он мне говорит о жизни! Я постарше тебя. Но уж раз ты запутал ее, свою жизнь, то распутать вряд ли удастся. Живи, не' тужи о прошлом. Малыша не забывай. А горе свое поскорей забудь. Я вижу, ты слишком угрюм и замкнут. Так нельзя. Сколько можно убиваться! И у меня бывало всякое. Но все проходит. Я все такой же. Не унываю. Радуюсь. Так скорее заживают раны. И легче живется? Ты меня понял?
— Понял. Но у каждого свой характер.
— Характер можно изменять. Только нужно понять его недостатки. Горе гони прочь, а сладость жизни собирай и откладывай в сердце, как пчела откладывает мед в свои соты. И тогда живется легко и работа спорится. Так учил меня отец, так я и сам живу. Хорошо!..
— Может быть,— уклончиво ответил я.
— Сомневаешься?
— Я тебе завидую. Микола отмахнулся.
— Ерунда, чему тут завидовать. А жить — это искусство, так и запомни.
Мы въехали на пустынные улицы Пособланко. Был обеденный час, и, по старому испанскому обычаю, все находились дома. Только на городской площади у колодца толпились женщины и девушки с кувшинами.
— Ты посмотри, какие красотки! — воскликнул Микола.— Что я тебе говорил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153