— Анатол, ты просто великолепен! Так им и надо. Они тебя не ранили?
— Меня? Разве эти трусы способны кого-нибудь ранить? Вот этой торпедой,— хвастал я, потрясая в воздухе веслом,— они хотели меня прикончить. Но я перехватил ее и сам торпедировал их корабль.
— У тебя дрожат руки,— сказала Гита и взяла меня за локоть.— Ты волнуешься. Успокойся!
— Это от злости, дорогая,— соврал я.— Я хотел их всех утопить. И мог без труда это сделать.
— Ты весь дрожишь. Тебе нельзя волноваться. В таких случаях надо считать до тридцати.
— Лучше я им тридцать раз съезжу по морде.
— Как ты груб! Сосчитай до тридцати! — упрашивала Гита.— Давай вместе считать: ну, раз, два, три...
— Четыре, пять, шесть, семь... Вот и прошло. Извини меня.
— Я где-то их видела,— сказала Гита.— Одного, во всяком случае. Он из нашей альма матер. И даже ко мне не раз приставал.
— Если бы я знал, убил бы его на месте.
— Такая взбучка для мужчин страшнее смерти.
— А ты откуда знаешь?
— Отец говорил. Иногда он говорит умные вещи.
— Честное слово, убил бы,— проворчал я.— Не терплю подобных типов. Тупоголовые бараны, правда?
— Боровы,— сказала Гита.
Я с яростью швырнул весло в канаву. Гита вскрикнула.
— Что с тобой! Ты в самом деле кого-нибудь убьешь.
— Там только лягушки,— сказал я.
— Но ведь мы их пригласили на свадьбу, а ты...
— Извини, дорогая, совсем забыл,— ответил я весело и, повернувшись к канаве, произнес шутливо: — Высокочтимые жабы и лягушки! Я был груб с вами, простите великодушно!
Гита смеялась.
— Ты слышишь? Сразу притихли.
— Значит, ты его знаешь? — сказал я, возвращаясь к нашему разговору.
— Гнусный тип,— ответила Гита.— Мерзкий...
— Ты знаешь что-то еще о нем?
— Нет, Анатол. Я даже имени не знаю. Знаю только то, что все они из этих... зелено-сине-золотых.
— Леттоны? 1
— Да, леттоны. Но тот, которому ты расквасил нос,— отъявленный негодяй. Я знаю от подруг, его все боятся.
— Но я-то его не испугался, правда?
— Лучше бы ты испугался.
— Почему?
— Говорят, он служит в охранке.
— Ах, вот что за птица!
— Не дай бог, он узнал нас!
— Не узнал. Мы были раздеты.
— Все равно, дорогой, ты должен зарегистрировать-
1 Леттоны — привилегированная националистическая студенческая корпорация в буржуазной Латвии. Зеленый, синий, золотой — цвета их эмблемы.
ся в полиции. Как только вернемся в город, ты пойдешь регистрироваться, хорошо?
— Не волнуйся,— утешал я Гиту.— Ручаюсь, они не узнали. Если бы узнали, они бы не решились на такие штучки. А я обещаю: как только вернемся в город, пойду регистрироваться.
— Тебя могут арестовать,— сокрушалась Гита.— Узнают, что ты выехал без разрешения из Риги, и арестуют. Он такой подлый!
Воскресенье было испорчено. Небо было таким же ясным, как вчера, в его синем просторе купались солнце и редкие тучки, а нам казалось, что землю застит угрюмая тень. Мы поблагодарили хозяйку за ночлег, распростились с нею и молча направились к станции. Гита замкнулась в себе, и, как я ни старался развеселить ее, все было напрасно.
— Послушай,— сказал я ей наконец.— Перестань грустить и мучить себя. Они не узнали нас. Давай веселиться! Нам недолго осталось быть здесь. Там, за границей, у нас не будет ни друзей, ни знакомых.
— Здесь у нас тоже мало друзей и знакомых,— печально промолвила Гита.
— У тебя есть родители, у меня друг,— сказал я.— А там у нас не будет никого. Борис уедет в Испанию, мы останемся вдвоем.
— Тебя пугает одиночество? — спросила Гита, заглядывая мне в глаза.— Скажи мне правду, только правду. Быть со мной тебе мало? Скучно, да?
— Мне совсем не скучно, дорогая,— отвечал я.— Нам вдвоем хорошо. Мне всегда с тобой хорошо. Но когда рядом есть еще друг, это неплохо.
— У нас будут новые друзья, еще лучше прежних. И тебе не придется бояться ареста. А я не буду бояться, что тебя отнимут у меня. Ведь скоро нас будет трое. И если ты любишь нашего Анатола...
Я поцеловал красивую руку Гиты.
— Передай маленькому Анатолу, что я люблю его больше всего на свете.
— Даже больше, чем меня?
— Так же, как тебя. Так же, как эту землю, по которой мы ходим, и эту жизнь, которая хоть тягостна, но прекрасна.
— Ты говоришь, как поэт! — воскликнула Гита,— А я поэтам не верю.
— Мне ты можешь верить. Это говорит мое сердце. Мы зашли в ресторан пообедать. Мне приглянулась
та часть зала, где стоял полумрак и было прохладно. На стене висел плакат: «Отведайте шипучего вина «Жемчуг Гауи»!»
— Может, с него и начнем? — спросил я, но Гита покачала головой.
— Нет, милый, мне нельзя так много пить. Маленький Анатол возражает. А тебе можно, он ничего не имеет против.
Я заказал себе вина, а Гите лимонаду. Напитки были прямо из холодильника, бокалы покрылись росинками. Дожидаясь обеда, мы пили и чокались. Гите нравился чистый звон хрусталя, и мы чокались много раз.
— За большого Анатола!.. За маленького Анато-ла!.. За это чудное мгновение! За наше будущее!
После обеда мы пошли на станцию. Вагон был переполнен. Все места оказались заняты, и нам пришлось стоять. Гита очень устала. Я обнимал и поддерживал ее как мог. В вагоне ехала большей частью молодежь, с рюкзаками, с тростями из орешника, срезанными в долине Гауи. Они распевали песни, шумели, норовя превзойти друг друга остроумием и голосом.
— Не могу больше,— шепнула мне Гита,— ноги подкашиваются.
Я подошел к юнцу заносчивой наружности и попросил его уступить моей даме место. Он долго смотрел на меня, недовольно морща лоб, потом медленно поднялся и проворчал:
— Раз не может постоять, нечего ездить за город.
— Она постояла полпути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153