— Товарищ Скулте, об этом нужно было рассказать раньше,— упрекнул меня Попов.
— Но у меня не было доказательств... К тому же
Зоро на каждом шагу козырял тем, что он испанец, а мы здесь иностранцы. Я боялся задеть чувства испанца.
— Чувства предателя! — воскликнул присутствовавший при разговоре Борис.
— Ты не прав, Борис! Нам всем было известно, что он человек неприятный, однако никто не считал его предателем.
— Ну что же, Анатолио,— сказал комиссар.— Теперь уже дела не поправить. История с Мануэлем Зоро — печальный урок для всех нас, и прежде всего для меня. Я сам должен был действовать решительней. Вы мне своевременно дали сигнал, а я все заботы взвалил на вас и Пендрика. По крайней мере, надо было сплавить Зоро с батареи. На большее мы не могли рассчиты-тывать, ведь он испанец. И вы правы, Анатолио, с испанцами мы должны быть очень осторожны. Мы приехали за тем, чтобы помочь им, а не за тем, чтобы судить их. Конечно, если перед нами явный враг, его следует обезвредить и передать испанским властям. Пускай сами разбираются. Словом, мы совершили непоправимую ошибку. А вам, товарищ Анатолио, придется взять на себя медпункт.
Я был ошеломлен.
— Мне? Но у меня ведь совсем не было практики! Товарищ комиссар...
— Никаких отговорок,— прервал меня Попов.— Вы сегодня же приступите к работе. Батарея уже готова к переезду на новые позиции. Как только стемнеет, мы выступаем туда,— продолжал он, кивнув на синеватые горы, где не смолкая гремела канонада.— Попробуем наверстать упущенное. Собирайте свои приборы, и спускаемся вниз. Там вас ожидает санитарная машина.
Я все еще пытался возражать, но Попов не слушал. Помогая укладывать оптику, он только добавил:
— И партийные дела приведите в порядок. При первой возможности примем вас в партию.
Взвалив на плечи стереотрубу, винтовку, топор и лопату, я с нелегким сердцем стал спускаться в долину. За долгие месяцы я полюбил эти крутые скаты гор, эти скалистые высоты, откуда открывались незабываемые виды на истерзанную в битвах Испанию. Внизу я чувствовал себя беспомощным червем, а там, на вершинах,— могучим горным орлом, под крыльями которого раскинулись ближние и дальние деревеньки, городки, реки, рощицы, одинокие лачуги. И теперь всю эту ширь и красоту я должен променять на затхлые комнаты с воплями и стонами раненых, на скальпель, застиранные бинты, насквозь пропахшие лекарствами, кровью и гноем. Но делать было нечего, и я спускался в долину, где под сенью каменного дуба меня ожидала санитарная машина...
Глава 11
У ЧЕРТОВЫХ ВОРОТ
Если на карте Испании соединить одной линией два городка Кордовской провинции — Саламеа-да-ла-Серену и Фуэнте Овехуну, то примерно посередине этой линии окажется небольшое, малоизвестное селенье Пераледа-де-Саусехо. Андалузцы, куда больше склонные петь, чем говорить, обычно произносят эти названия напевно и кратко: Саламеа, Пераледа и Фуэнте. В последние дни февраля на этом секторе фронта произошли ожесточенные бои. Начали их республиканцы без поддержки артиллерии и самолетов. Артиллерия подоспела, когда операция уже провалилась и республиканцы зарылись в землю, чтобы успешней отражать непрерывные контратаки противника.
Славянский дивизион тяжелой артиллерии был переброшен туда тоже с опозданием. Наша батарея заняла позиции под Пераледой, недалеко от того места, где река Сухара вгрызается в горные кряжи Педросо. Русло реки там сильно сужено, берега круты, скалисты, и потому это ущелье получило название Чертовых ворот. К нашему прибытию дождевые воды успели схлынуть. Под прикрытием отвесных берегов по обмелевшему руслу реки противник мог легко прорваться в тыл республиканцам.
Борису эта местность была известна еще со студенческих лет по пьесам Лопе де Вега «Фуэнте Овехуна» — «Овечий источник» и Кальдерона — «Саламейский алькальд». Монологи Лауренсии он знал наизусть и декламировал их нам, как артист со сцены:
Любить, душой тревожась о любимом,— Тягчайшая из всех любовных мук...
— Разве мало мы приняли мук? — спросил я, и Борис ответил:
Вы овцы, и овечий ключ
Вам для жилья как раз подходит '.
Пераледа была пустынна. Оставленная на произвол судьбы мебель, утварь, одежда, продукты говорили о том, что жители покинули городок в большой спешке, видимо, испугавшись подступавшего все ближе фронта... Мы облюбовали для медпункта белый двухэтажный дом с тенистым патио и фонтанчиком, струившим прозрачную, вкусную воду.
Дом, несомненно, принадлежал богатой семье. В спальне стояли отличные кровати, будто бы специально приготовленные для раненых. Санитар медпункта — маленький, полный, рыжий и веселый румынский еврей Хаим Берман — вычистил комнаты, застелил постели с пружинными матрацами. С зеленых склонов Педросо веял ветер и, залетая в открытые окна, перебирал складки белой скатерти. Довольные своей работой, мы с Хаимом уселись в плетеные кресла перевести дух. Шофер санитарной машины Пако сладко храпел на кушетке в соседней комнате. За Сьерра-Педросо рявкали орудия, сухо трещали пулеметы, рвались ручные гранаты и слышались резкие выстрелы противотанковых пушек.
— Отличное место,— сказал Хаим Берман.— У нас лучшего не бывало.
— Надеюсь, и я буду не хуже вашего прежнего шефа,— пошутил я.
— Я тоже надеюсь,— ответил Хаим.— С Мануэлем Зоро было трудно работать. Медпункт его мало интересовал. Все заботы ложились на меня.
— А что же его интересовало?
— Все что угодно, только не медицина. Политика, положение на фронтах...
— Меня тоже интересует политика и положение на фронтах.
Хаим усмехнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153