Он покачал головой и сказал:
— Случай исключительно тяжелый. Она потеряла много крови. Где она могла так сильно ушибиться?
— В дороге,— соврал я.
— Да,— произнес он и снова покачал седой головой.— Сильные ушибы. Но ребенок будет жить. Ребенок, несомненно, будет жить.,.
— А она? Ведь она тоже будет жить!
— Я допускаю возможность, что нам удастся ее спасти.
— Только возможность?! — почти крикнул я.
— Только возможность,— спокойно ответил профессор. — Приготовьтесь к худшему, но не теряйте надежды на лучшее. Мы сделаем все, что в наших силах.
— Я хочу ее видеть.
— Только ненадолго,— сказал профессор, подавая мне белоснежный халат.— И посмотрите своего малыша. А ее, если спит, не тревожьте.
— Я посижу у кровати.
— Не теряйте надежды,— сказал он, провожая меня.— В детской вам покажут малыша.
Детскую я отыскал на слух. Маленький Анатол как раз завтракал. Его кормила красивая француженка. Закрыв глаза, он занимался своим делом, не обращая на меня ни малейшего внимания.
— Чудесный мальчик! — сказала женщина.
— Да, замечательный,— ответил я, незаметно кладя в карман кормилице несколько бумажек.
Я снова вышел в узкий коридор. Два санитара везли навстречу тележку на высоких колесах. На ней под белой простыней лежала женщина. Неприкрытыми остались только красивые ступни. Я остановился, хотел узнать, кто это, но язык не слушался меня. Санитары свернули куда-то, а я на цыпочках, словно вор, подкрался к палате, где лежала Гита.
Я прислушался — ни звука, тогда я осторожно потянул к себе дверь и бесшумно вошел в палату. Гита лежала, завернувшись в белую простыню. У постели сидела сестра с кислородной подушкой на коленях. Она отложила подушку в сторону, молча указала мне на стул и тихо, словно тень, скользнула в коридор. Я сел и прислушался к дыханию Гиты. Она дышала быстро и неровно. В лице не было ни кровинки. Только бы проснулась! Только бы взглянула на меня своими ясными глазами и хоть что-нибудь сказала!
Не помню, сколько прошло времени. Гита шевельнулась и медленно раскрыла глаза. Увидев меня, она улыбнулась и тихо сказала:
— Милый, ты давно здесь?
Я протянул ей розы и, наклонившись, поцеловал ее в лоб.
— Какие прекрасные розы! — едва слышно сказала Гита.— Ты, наверное, давно сидишь. Почему не разбудил меня?
— Ты крепко спала.
— А ты спал эту ночь?
— Я отлично спал.
— Это хорошо, что у тебя крепкий сон,— сказала Гита почти беззвучно.— Доктор Тибет говорил, что спас тебя лишь твой великолепный сон.
— Так же, как тебя,— сказал я.— Это хорошо, что ты можешь так спать.
— Я никогда так долго не спала, как сейчас,— Гита слабо улыбнулась.— А маленькому Анатолу тоже спится хорошо?
— Ему спится еще лучше. Только что был у него, он как раз завтракал. Уплетал за обе щеки.
— Милый, скажи мне, как он выглядит?
— Как апельсин,— сказал я и сам невольно улыбнулся своему сравнению.— Он весь в тебя.
— Нет, он будет похож на тебя,— возразила Гита.— И это хорошо. Когда тебя не будет со мной, он мне напомнит о тебе.
— Я всегда буду с тобой... Как ты себя чувствуешь, тебе не больно?
— Нет, милый, теперь уже не больно. Только я совсем обессилела. Как только станет лучше, сама буду его кормить.— Я вытер ей пот с лица.
— Если тебе трудно, ты не говори, дорогая. Я просто посижу...
— Мне не трудно. Я только обессилела. А ты говори, говори... Мне нравится твой голос. У него, наверное, будет такой же голос, как у тебя.
— У него будет громче. Он уже сейчас басит, как Шаляпин,— сказал я, чтобы развеселить Гиту.
— Вот бы послушать! — тихо сказала Гита.— А ему там хорошо?
— Очень хорошо. Здесь все очень внимательны. Гита улыбнулась.
— Да, здесь хорошие люди. И наш Анатол будет хорошим, правда?
— Наш Анатол будет чудесным человеком.
Гита задумчиво смотрела в потолок и тихо говорила:
— Вчера вечером я забыла, как он выглядел. Долго вспоминала — и не вспомнила. Потом я видела его во сне. Он был большой, с такой же светлой шевелюрой, как у тебя. И глаза голубые, как у тебя, и такие же прекрасные. Мы все были в Риге, и мама была с нами. Мы сидели в Аркадьевском парке, на той же скамейке, где, помнишь, сидели с тобой, когда ты вышел из клиники. Помнишь?
— Конечно, помню.
— Да... И ты поучал его, как надо жить. Он был уже большой и умный, но ты поучал его. Ему это не нравилось. Он считал, что сам все знает, а я ругала его за это.
— Не слишком ли рано начинаешь ругать его? — пошутил я.
— Ведь это было во сне, милый,— с улыбкой ответила Гита, потом спросила серьезно: — А где мама? Почему она не пришла?
— Она придет позже,— ответил я.— Было рано, мне не хотелось будить ее.
— Скажи ей, что мне хорошо. Пускай придет к вечеру, тогда мне будет совсем хорошо. Я не хочу, чтобы она видела меня такой беспомощной.
— Ты вовсе не беспомощная. Но я передам ей, чтобы пришла к вечеру.— И, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, я добавил: — А знаешь, у Жанны, сестры Пьера, тоже родился ребенок.
— Мальчик или девочка?
— Пьер не разобрал. Говорит, маленький-маленький, как улиточка.
Гита улыбнулась.
— Вот все вы такие! Для одного ребенок как апельсин, для другого — как улиточка... Просто смех!
Я был доволен, что мне удалось развеселить Гиту. Потом она снова стала серьезной, взяла мои руки в свои жаркие ладони и сказала:
— Ты только не горюй обо мне, милый... Где ты достал такие прекрасные розы?
— На рынке. В Париже чудесные розы. Сейчас я поставлю их в вазу.
— Нет, милый, пускай лежат. Пускай лежат у меня на груди. Так я лучше чувствую их аромат. Увядающие розы чудно пахнут.
— Свежие розы пахнут еще лучше,— возразил я, смутившись,— но увядающие тоже пахнут неплохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153