— Я могу уйти, но имей в виду, никогда не вернусь.
— Мне необходим абсолютный покой. Уходи!
— А мне, думаешь, не нужен покой? Разве ты можешь себе представить, что я пережил в эти дни? У меня совершенно расстроены нервы. Покой!.. Только о себе думаешь, на других тебе наплевать. Наплевать на отца. Наплевать на его седую голову, на эти руки, которые баюкали тебя и выводили в жизнь. Хорошо, я уйду, но при одном условии: ты должен чистосердечно рассказать, за что тебя арестовали и что ты натворил. Ты пойми, я вернусь домой, все будут спрашивать. Что я скажу?
— Говори, что хочешь!
— Неужели твое преступление настолько ужасно,
что даже родному отцу в нем стыдно признаться? Кому же ты тогда об этом расскажешь, если не мне — своему отцу.
— Никому. И тебе я ничего не могу рассказать.
— Тем хуже! — воскликнул отец.— Теперь я вижу, что ты спутался с бандой мерзавцев. И данная тобой клятва обязывает тебя скрывать следы преступлений. Дома меня будут расспрашивать люди — аптекарь, волостной староста, командир айзсаргов, полицейский...
— Какое мне дело до командира айзсаргов и полицейского!
Отец продолжал, не обращая внимания на мои слова:
— Меня выгонят, как собаку...
— За что тебя выгонят?
— За твои преступления.
— Скажи, что ты ничего не знаешь. Что тебя это не касается, что ты отрекся от меня. Командир айзсаргов, полицейский! — рассмеялся я.— Ты не плохо подобрал народец, перед кем я должен исповедаться, ничего не скажешь...
— Это все почтенные, достойные уважения люди.
— Для тебя они почтенные и достойные уважения, а для меня — идиоты и сволочи.
Отец снова вспылил:
— Идиоты и сволочи? А перед кем ты будешь держать ответ за свои преступления?
— Перед своей совестью.
— Совестью! — насмешливо повторил отец.— А я кому отвечу за твой проступок?
— Ты не обязан отвечать. Я взрослый человек и сам могу ответить за себя.— Я нажал кнопку, чтобы вызвать старшую сестру.— Довольно, отец, я устал...
Отец сидел у моей постели, низко свесив голову. В палату вошла Лилия Земдега.
— Вы меня звали?
— Госпожа Земдега, мы закончили. Проводите отца.
Отец вздрогнул точно от пощечины. Потом медленно встал и подал мне руку. Я пожал ее. Рука была холодная, как неживая.
— До свиданья! — сказал он тихо.
1 Айзсарги — члены военизированной организации, на которую опиралась диктатура Ульманиса.
— Всего хорошего! — ответил я.
— Деньги оставлю в конторе.
— Не надо, вези их обратно.
— Я оставлю,— прошептал он.— Когда поправишься, возьмешь.
— Не надо,— повторил я.
Он ушел, а для меня началось самое тяжелое. Во мне боролись три недобрых демона — самолюбие, злость и жалость, и ни один из них не мог взять верх над двумя другими. Если бы взяли верх самолюбие или злость, я бы, наверное, быстро успокоился, но, увы, все обстояло иначе. Дни и ночи напролет я думал об отце. Иногда мне казалось, что он все еще сидит у моего изголовья, горестно склонив седую голову. Может, стоило ему все рассказать и он понял бы меня? А вдруг — от этой мысли мне становилось страшно — в минуту откровенности он доверил бы кому-нибудь тайну, об этом узнали другие, и, сам того не желая, я стал бы предателем? Там, в тюрьме, мои мучители твердили мне, чтобы я признался во всем, обещая за это отпустить меня и больше никогда не трогать. Мне сулили даже деньги, давали честное слово, что о моем предательстве никто не узнает. Но я выбрал иной путь, я не пожелал за тридцать сребреников купить свое благополучие в обмен на несчастья и страдания других. И неужели теперь, когда самое трудное позади, я решусь на предательство, даже ради того, чтобы рассеять сомнения отца, успокоить его? Нет, я никогда не сделаю этого.
Наконец самолюбие во мне одержало верх, и я успокоился.
Глава 4
ЗДРАВСТВУЙ, ЖИЗНЬ!
Во второй половине мая здоровье мое настолько улучшилось, что я мог выйти из больницы -и продолжать лечение дома. Доктор Гибет обещал ^присматривать за мной, пока совсем не поправлюсь. Все было бы хорошо, если бы не одно прискорбное обстоятельство: я должен был зарегистрироваться в полиции и без разрешения не имел права менять место жительства.
Перед тем как выйти из больницы, я получил оставленный отцом конверт с деньгами. Я его даже не рас-
крыл, потому что Гита уже заплатила за лечение. Она встретила меня в конторе клиники.
— Я приехала на машине. Отвезу тебя домой.
Мы вышли во двор. Весна была в самом разгаре, все зеленело, цвело. Свежий воздух и солнечный свет, от которых я успел отвыкнуть, опьяняли и бодрили меня.
Я сообщил Гите, что должен зарегистрироваться в полиции, а потом, когда совсем поправлюсь, явиться к прокурору.
Это испугало ее, но она старалась не показывать вида.
— Хочешь прокатиться по городу? — спросила Гита, когда мы сели в машину.— Если бы ты знал, как прекрасны сейчас рижские парки! Все в цветах.
— Едем, милая,— сказал я.— Хоть на край света. Гита погрозила пальцем:
— Ты забыл, что без разрешения полиции тебе нельзя выезжать даже за пределы города...
У Аркадьевского парка мы вышли из машины. У меня все еще немного кружилась голова и плохо слушались ноги. Гита взяла меня под руку.
— Был бы ты всегда таким беспомощным,— шутила Гита,— никуда бы от меня не убежал.
— А я и так не собираюсь от тебя убегать. Теперь мы всегда будем вместе.
Вдоль берега по-весеннему живой речушки Марупи-те мы не спеша поднялись на террасы парка — излюбленное место наших свиданий. Там всегда было мало народу, к тому же оттуда открывался чудесный вид на Старую Ригу. Мы присели на скамью.
— Здесь ты в первый раз поцеловал меня,— вспоминала Гита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153