Вскоре она прибыла. Окопы, соединительные ходы были достаточно глубоки, пулеметные точки, блиндажи — надежны и прочны. Командир роты Хоакин Пенья — отчаянный парень лет восемнадцати — устроил свой командный пункт под соседней скалой.
— Высоту надо удержать, чего бы это ни стоило! — кричал он своим командирам отделения. — Иначе артиллеристы отойдут, и тогда нам несдобровать.
По горам стелились низкие облака, обдавая нас холодной росой. Появились самолеты противника, но бомбить из-за скверной видимости не решились. В полдень на землю обрушился ливень, и долина заблестела от луж. Это нам было на руку — наступать при такой погоде трудно. Тем временем размокшими проселками к нам на помощь спешили танки. Продираясь сквозь месиво грязи, они ревели, словно раненые хищники, сея панику среди мятежников.
Атака захлебнулась. Противник залег.
Однако ночью, под прикрытием темноты, фашисты окружили нашу высоту и оборвали связь с батареей. Мы оказались отрезанными от всего мира: я, Борис и Пенья со своей ротой. Мы спрятали оптику в пещерке под скалой и, обвесившись гранатами, ждали штурма. Он начался ураганным огнем артиллерии. Гремели взрывы, свистели осколки, крошился камень. Было много раненых, ротный санитар не успевал перевязывать, и я пришел ему на помощь. Медпункт был устроен в узкой расселине, где мы натянули брезент, чтобы защитить раненых от дождя. Мертвых складывали в зарослях кустарника, при таком обстреле некогда было хоронить.
Высота держалась.
Потом заговорила наша батарея, видимо, Добрин и Гечун установили другой наблюдательный пункт на одной из соседних высот. Но стреляли неуверенно, боясь угодить в своих. Однако огонь произвел должное впечатление на мятежников. Он застиг их на открытой местности, где они, понадеявшись на легкую победу, поленились окопаться. Чтобы показать своим, что высота еще в наших руках, мы подняли красный флаг.
Вышла вся вода, кончилась пища. Воду еще можно было собрать из лужиц, из ямок на выступах скал, а достать пищу не было никаких надежд. Труднее всего приходилось раненым, потерявшим много крови. Выручил случай. Осколок скалы или снаряда сразил большущего горного орла. Связисты приволокли его Хоакину Пенье.
— Тозарищ командир, мы вам приготовим из него ужин.
— Отнесите птицу в медпункт для раненых,— приказал Пенья.
Так эта птица оказалась у нас в медпункте. Мы долго думали, что с нею делать — варить было не в чем. Наконец нашли выход: разрезать на куски, облепить глиной и прожарить на костре.
Обстрел продолжался, а мы с ротным санитаром жарили орла. Санитар раздобыл где-то соли, и жаркое удалось на славу. По крайней мере так говорили раненые. Несколько кусочков я отнес Борису и Хоакину.
— Здорово! — хвалил Пенья, похрустывая горелым мясом.
— Гораздо лучше, чем ослятина,— заметил Борис. Ночью мы отбили несколько атак, а под утро к нам
на выручку пришел испанский батальон, и после короткого, но жестокого боя осада была снята. Когда подсчитали потери, оказалось, что больше половины роты уничтожено. Пенья получил ранение.
В долине у дороги под раскидистым каменным дубом мы вырыли братскую могилу. Над нею, глотая слезы, произнес небольшую речь Пенья, потом говорили Борис и комиссар Попов. Плотной стеной окружали могилу товарищи погибших — до смерти усталые, серые, как сама земля.
Во время похорон подъехал Мануэль Зоро на своей санитарной машине. Он пожал мне руку, поздравил с благополучным выходом из окружения, потом тихо, чтобы никто не расслышал, произнес:
— Долго это будет еще продолжаться, Анатолио? Я не ответил. Я не мог говорить. Солдаты — те, что
остались в живых,— запели над засыпанной могилой гимн своей роты, и я принял стойку «смирно». Игривый мотив и легковесные слова не вязались с торжественностью момента. Зоро смотрел на меня, ухмыляясь.
Мне захотелось сказать ему что-то резкое, обидное, но я сдержался. Санитарная машина была до отказа наполнена ранеными, шофер сигналил, и Мануэль Зоро ушел не простившись.
Вечером ребята устроили ужин в честь меня и Бориса. Они не надеялись снова увидеть нас живыми, и потому наше появление произвело фурор.
Дик обнимал меня, целовал, хлопал по плечу ладонями.
— Малыш, ты все-таки жив!
На глазах у него были слезы, и это растрогало меня до глубины души. Ян Церинь тем временем мял Бориса, Август Саука с распростертыми объятиями дожидался своей очереди. Дружеские излияния продолжались потом у костра за бутылкой расчудесного муската, подаренной нашим другом — стариком крестьянином. Только Пенд-рика не было с нами. Как только мятежники ринулись в атаку и над кухней засвистели первые шальные пули, Пендрик побросал в грузовик свои кастрюли, запасы и отбыл дальше в тыл.
За этот самовольный поступок ему досталось от комиссара. Пендрик оправдывался тем, что он последовал примеру Мануэля Зоро — тот первым эвакуировал свой медпункт. Теперь они снова жили соседями, километрах в пяти от батареи.
— Давайте навестим их,— предложил Август Саука.
— Командир не позволит,— возразил Ян Церинь.
— Я попрошу его! — воскликнул Дик и бросился к палатке Миколы Савича. Скоро он вернулся. По его бодрой походе было видно, что разрешение получено.
— Пошли, ребята! — крикнул он. — Велено проверить, как он там устроился.
Борис Эндруп остался на батарее. В последнее время его мучил ишиас. После отдыха и выпитого вина самочувствие у меня было отличное, и я с удовольствием присоединился к товарищам. По дороге мы встретили комиссара Попова. Узнав, куда идем, он сказал:
— Товарищ Скулте, заодно посмотрите, как Зоро справляется с вывозом раненых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153